Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

– Нет. Разве вы забыли Виктора?

– Я его никогда не забуду!

Ее уверенность нравилась ему. Если и Фанни так же тверда в своем чувстве, подумал он, то все будет хорошо.

Ясмина вернула фото.

– Сейчас полнолуние. Она тоже сейчас думает о вас и гадает, когда вы вернетесь.

– Она гадает, жив ли я вообще.

– Почему вы ей не напишете?

– А если письмо перехватят? Дезертирство карается смертью.

– Вы недостаточно ее любите!

– Как вы можете так говорить?

Ясмина провела пальцами по волосам.

Его смущало, как человек может быть одновременно и таким гордым, и таким ранимым. Он пытался отгадать ее мысли, пока она не сказала:

– А что бы вы сделали, если бы ваша невеста изменила вам?

Мориц растерялся:

– Не знаю.

– Вы бы ей тоже изменили? Из мести?

– Нет.

Он не понимал, к чему она клонит. Было еще что-то, чего она ему не сказала?

– А вы? Что вы собираетесь делать? – спросил он.

– Ждать…

Мориц кивнул. А что им еще остается?

– Но я не могу ждать! – вдруг вырвалось у нее с отчаянием, испугавшим его.

– Он вернется. Надо только потерпеть.

– Невозможно!

– Почему?

– Потому что… – Она не сводила с него глаз, будто проверяя, может ли он хранить тайну. Потом резко встала и направилась к выходу. – Buona notte, Maurice.

Она исчезла так же тихо, как и вошла.

* * *

Мориц почти не спал в ту ночь. Наутро Альберт приветствовал его особенно дружелюбно, Ясмина делала вид, будто между ними ничего не произошло. Да ведь и в самом деле ничего не произошло. Или все-таки?

Мориц остался дома один, семья села в «ситроен» и поехала на похороны Латифа. В черных одеждах на черной машине. Стоял ясный день, ничто не указывало на вчерашнюю катастрофу. Дети на улице играли в футбол. Мориц тоже поехал бы с ними, но это было чересчур рискованно. Слишком много народу – не только семья Латифа, но и весь персонал «Мажестика», да и американцы могут тоже прийти.

* * *

В гостиной звучало лишь тиканье часов. Мориц чувствовал себя чужим в пустом доме. Он сел за пианино и попытался припомнить вариации Гольдберга. Но музыка не давалась. Мысли его занимала Ясмина. Внезапно в дверь постучали. Он замер. Снова постучали, уже настойчивее. Может, соседи – а может, кто-то выдал его. Нерешительные шаги за дверью. Мориц выглянул в окно – и увидел спину солдата в форме. Он быстро опустился на пол в углу, который не просматривался через окно. Потом услышал какое-то шорканье, будто кто-то скреб по стене дома. Следом стук на втором этаже. Кто-то взобрался по фасаду наверх и открыл окно. Мориц услышал шаги над головой. Мужские шаги. Он лихорадочно раздумывал. Если он убежит через дверь, там могут оказаться другие солдаты, явившиеся за ним. Спрятаться. Кухня, кладовка. Он бросился было туда, но на лестнице уже послышался топот тяжелых башмаков. Едва успев скользнуть в кухню, Мориц понял, что шаги следуют за ним. Положение было безвыходным. Солдат его услышал. Мориц схватил кухонный нож и повернулся к двери. Она открылась. Солдат заметил Морица с ножом и испуганно вздрогнул. На нем была французская форма.

– Кто вы такой? – спросил мужчина по-итальянски.

И тут Мориц узнал его, хотя у того были короткие волосы и он сильно похудел.

– Виктор?

Да, это был он. Виктор в форме Армии Свободной Франции. Вид у него был серьезный, куда более жесткий, чем тогда. На шее серебряная хамса со звездой Давида. Виктор напрягся, увидев одежду Морица, – чужой мужчина надел его вещи. Мориц положил нож и медленно развел руками. Виктор подошел ближе.

– Это я, – сказал Мориц.

– Мы знакомы?

– Да. «Мажестик». На мне была немецкая форма. Вы дали мне записку.

Взгляд Виктора недоверчиво обшаривал лицо Морица. Медленно, очень медленно до него доходило. Он расслабился.

– Так вы действительно… нашли мою семью?

– Да.

Мориц попытался выдавить улыбку и осторожно протянул руку. Виктор не взял ее, а крепко схватил его за плечи, притянул к себе и обнял с такой горячностью, что у Морица перехватило дыхание. Пальцы Виктора взъерошили ему волосы, он поцеловал его в щеку.

– Incredibile. Dio mio![60]

У Морица не было брата, но в этот момент он понял, каково это – иметь его.

– Как тебя зовут? – спросил Виктор, жадно глядя ему в глаза.

– Мори́с.

– Шесть ящиков? – взволнованно спрашивает Патрис и садится в постели. – Вы уверены?

– Мой отец видел своими глазами, как их грузили. И в «Мажестике» ходили слухи о шести ящиках, что находились в запертой комнате под охраной.

Мы сидим в больничной палате Патриса. Жоэль рассказывает. И чем больше она рассказывает, тем меньше у него остается возражений. Может, ему надо было полежать в больнице с разрывом легкого, чтобы наконец понять, что никто не собирается отнимать у него сокровища.

– Значит, вы просто родственница? А почему вы мне сразу не сказали?

– А вы бы мне поверили?

– Нет.

– Ну вот.

Больше всего ему, конечно, нравится, что она подтвердила его догадки по поводу того, что он видел под водой. А не нравится то, что врачи запретили ему погружения на ближайшие три месяца. Но даже если бы подъемом ящиков занялись Бенва и Филип, то ничего бы не вышло – корпус самолета был слишком деформирован, чтобы можно было вытащить их наружу. И ящики проржавели настолько – это он видел, – что могли развалиться. Патрис взвешивает все «за» и «против» и решает, что самый безопасный способ достать ящики, и он же самый рискованный, – поднять весь фюзеляж целиком. Сплющенные стенки корпуса стянуть ремнями, буквально обмотать ими самолет и затем – как они уже проделали с хвостом – медленно поднять краном. В самом худшем случае корпус развалится. Но если все пойдет как надо, если продержится погода, то успеют до декабрьских штормов.

Патрис звонит Ламину, который уже снова на катере. Пусть сегодня же следует на место с Бенва и Филипом, надо спуститься к самолету и проверить, насколько прочен корпус.

В дверях палаты возникает итальянка в майке, имя которой я наконец-то слышу. Пиа. Благочестивая. У Патриса всегда было хорошее чувство юмора.

* * *

Мы оставляем Патриса предаваться благочестию и уходим. День необычайно мягок, безветренно, солнце светит с почти сюрреалистическим рвением, точно стоит лето. Мы живем одновременно в двух мирах – в прошлом и настоящем, и меня не удивило бы, если бы Мориц вдруг вышел из-за дерева и пересек улицу. Мориц, совсем молодой, и тоже гость, который прячется от мира. Омар без панциря, забившийся под камень глубоко в море. Но потом я вспоминаю, что этот молодой человек теперь стар, очень стар, – если вообще жив, в чем Жоэль не сомневается, – и что искать его надо среди стариков, может статься, он скрывается за седой бородой, за тросточкой, за обвислым костюмом, знававшим лучшие времена, может, он один из тех двоих синьоров на скамейке, а может, тайно следует за нами, не выходя из тени.