Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

приходил на помощь — иногда сам ловил Сахарка и колол ему гормоны, иногда покупал новые пластмассовые игрушки, которые лопались от первого же удара лапой, помогал Маше подобрать рассыпчатые подушечки от кошачьей аллергии. Не отвечал на ее звонки он только в приюте или колледже — Стас получал какую-то «работягскую профессию» в нефтехимическом колледже, и это была единственна информация, которую Маше удалось выудить из него. Если бы не злился еще, не взрывался из-за каждого неловко оброненного слова… Но Маша и сама в последние дни держалась на единственной оставшейся нервной клетке, и не могла за это на него обижаться.

Когда история подошла к концу, Стас посадил ее на автобус, застегнул замок на куртке до подбородка и буркнул:

— Шарф носи, а то простынешь, — и в грубоватом его тоне скользнула забота. Маша кивнула, улыбнулась от уха до уха, а он на прощание резко губами прижался к ее губам и властно толкнулся в зубы языком.

Дорога до дома прошла как в горячем июльском мареве — Маша совсем забыла про маску и болезни, сидела и счастливо щурилась хмурым попутчикам. И музыка в салоне гремела празднично-новогодняя, снежная, и свисала с потолка обглоданная мишура, словно пожелтевшая еловая лапа, и жизнь казалась Маше огромной и счастливой, а любовь ее — нескончаемой, способной все преодолеть…

А потом Маша зашла в квартиру, и счастье отсекло, будто замахом кухонного топора, которым Оксана рубила кроличьи тушки. Воздух, наэлектризованный, потрескивал и шипел, разве что озоном не пах, и уже на пороге Машу встречала горсть сухой земли с песком. Ослабев и присаживаясь на полочку для обуви, Маша подумала, что кто-то умер — от земли всегда пахло кладбищем, едкой краской венков, жирным черноземом. Пару недель назад Маша на автомате после школы села в незнакомую газель, доехала до кладбищенской ограды, конечной остановки, и долго бродила среди одинаковых, черно-низких крестов, искала Колину табличку. В киоске у ворот она купила две подмороженных гвоздики, но белый крест так и не нашла, оставила цветы на чьем-то голом холме без памятника, без оградки, без стеклянного блюдечка. Ушла, не оборачиваясь.

Эта земля не была кладбищенской.

Выглянула в прихожую Оксана — ни мышца не дернется, ни в глазах ничего не мелькнет, строгая идеальность. От злости и отчаяния, казалось, Оксана только хорошела, но щеки у нее пунцовели двумя круглыми пятнами, и Маша почти с ужасом поняла, что Оксана плакала.

Оксана. Плакала.

— Раздевайся и иди есть, — подчеркнуто пустой голос.

Маша на негнущихся ногах прошла в комнату.

Распустив диван на ремни, на полосы изодранной ткани, Сахарок не нашел ничего лучше, чем объявить войну Оксаниным горшкам — она не держала дешевых фиалок или алоэ, а покупала пышные, дорогие ростки и каждый из них окружала вниманием, которого не могла позволить для приемной дочери. Маша и не пыталась запомнить сложные латинские названия, знала лишь, что в каждом горшке прежде жила табличка с подсказками, когда, сколько и какой водой поливать, чем опрыскивать, как взрыхлять землю бамбуковой палочкой…

Ни одного живого цветка не осталось. Сначала кот сбросил их на пол, поразбивав горшки и обломав стебли, потом погрыз, выбросил костлявыми больными лапами землю и растащил ее по всему дому, изгадил, испортил, истребил… Маша стояла в центре комнаты, чувствуя, как хрустят под пяткой комья специальной питательной земли, рассматривала черепки и дохлые петли растений, сочащиеся соком исцарапанные листья, и плакала. Слезы казались ей меньшим, что можно было посвятить этим цветам, чем она вообще смогла бы помочь, но что еще она могла предложить?.. Она цеплялась за воспоминания о столовой и покрытой тонкой корочкой льда остановке, о птичьих клетках, о Стасе, в конце-то концов, но в груди было гулко и тяжело.

Сахарок лежал на диванной подушке, упрямый, нахальный, и с неприязнью поглядывал на Машу. На спине у него темнело пятно покрасневшей кожи — видимо, Оксана все же поймала кота и хлопнула его за цветы, не сдержалась. Никаких неудобств Сахарок от этого не испытывал, только суживал глаза и шипел, не признавая поражения. Да и какого поражения, если всюду — всюду, насколько хватало глаз! — теперь чернели изуродованные деревца и цветки.

Но Маше было жалко и его, и себя, и горшки с живым, зеленым, сочным, и Оксану, и даже папу, который никак не хотел возвращаться домой… Жалость переполнила ее, залила глаза, и Маша бросилась к коту, присела у дивана на колени, не решаясь сунуться со своей ненужной лаской. Она чувствовала, как подскочил от переживаний сахар в крови, и что ужин ее теперь будет состоять из цуккини, половины помидора и огурца, голодной судорогой свело желудок. Надо было питаться по пять раз в день и небольшими порциями, но у Маши не выходило — от любого перекуса глюкоза подскакивала, и Маша предпочитала просто не есть.

Она все же потянулась к коту рукой, погладила воздух над его ушами невесомо, осторожно, и Сахарок не дернулся, не вцепился ей в пальцы, а остался лежать, даже, кажется, зажмурился. Маша прошлась над головой, над спиной с выступающим из-под тонкой кожи хребтом, провела за ушами.

— Саханечка, ну пожалуйста, я прошу тебя… Ради Анны Ильиничны, ради себя, ради меня, ну давай жить хотя бы не дружно, но мирно. Я тебя забрала, чтобы ты в приюте не жил или на улице, одинокий и старенький, я хочу ухаживать, заботиться, но все настолько плохо, что… я уже не понимаю, как мне с тобой… как… Пожалуйста!

Ей показалось, что кот что-то тихо проскрипел. Согласился?..

— Хочешь, я вообще к тебе подходить не буду? Хочешь, корм куплю самый дорогой, или игрушки, или курицы буду давать в два раза больше. Только живи себе и не устраивай бардак, Оксана тоже не железная, она нас выставит с тобой, но тебя-то тетка заберет в приют, она несколько раз уже предлагала — сложно, так ты привози кота к нам, а я где буду жить?..

Сахарок засопел сонно, и Маша убрала от него руку. Она и дальше бормотала себе под нос, словно хотела кота загипнотизировать, убеждала то его, то себя, уверенная, что вот-вот сойдет с ума — с губ рвались и рвались слова, не свои даже, чужие, и Маша выпускала их, и хихикала, и размазывала слезы по онемевшим губам, и собирала крупинки пыли, выцарапывала их из ковра, а Сахарок, набесившись, спал, и это было в первый раз, когда кот и Маша сидели рядом, и у них все было почти-хорошо.

Пришла Оксана, склонилась над