Шестьдесят килограммов солнечного света - Халлгримур Хельгасон

когда бильдюдальский ярл Торгильсен в одну зиму жил там с семьей по причине торговых дел. Взгляд Вигдис – обжигающе-горячий под холодным лбом – оказался выжжен в душе Ауртни, как только она пришла к нему на первый урок пения и пробудила его к новой жизни. Музыка свела их вместе, и лишь миллиметры отделяли их губы друг от друга.

Оба знали, что для того, чтоб влюбленным быть вместе, Ауртни сначала необходимо выучиться на пастора, ведь торговец ни за что не отдаст свою дочь за человека без гроша в кармане, если он только не будет рукоположен. Так что осенью Ауртни начал подготовку к законному браку в Пасторской школе. Ради этой сладкоголосой девушки он был готов на что угодно – даже на то, чтоб прослушать курс богословия.

Судя по всему, Вигдис ничего не узнала о его порочной ночи в Кеплавике. Об этом свидетельствовало ее письмо – письмо, которое наконец дошло, которое ни в чем не сомневалось, но удивлялось и вопрошало: неужели он перестал писать ей, неужели у его обручения обруч лопнул? Его прошлогоднее осеннее письмо затерялось на почте из-за чьей-то банальной косорукости, может быть, вывалилось из мешка, или его сдуло ветром за борт, как знать. Но это легкое как перышко мгновение-дуновение превратилось в девять тяжелых как свинец месяцев в жизни обоих. Тревога, неизвестность, печаль. Черная хандра, тяжкий удар.

И какая радость, какое облегчение, какая любовь, – когда выяснилась правда!

К тому же в своем ответном письме он послал ей нотную запись «Матушки в хлеву», и Вигдис так воодушевилась, что ее сердце тотчас ринулось вниз по лестнице в контору отца – требовать свадьбы. Немедленно. Как можно скорее. Этой же зимой. Долго они ждали – и вот наконец у него появился и приход, и напев. На следующей неделе она пела эту народную песенку домашним, опьяненная любовью, вместе с двумя другими «свежими народными песнями», которые преподобный Ауртни откопал у старой бабы с Сугробной речки. Вигдис эти открытия жениха воодушевили даже больше, чем его самого. И никто во всей Исландии не понимал лучше нее, насколько бесценны эти песенные сокровища. Сама она пела с отточенной естественностью, ее голос был красив, но никак не решался переступить классического порога, не доходил до полной оперной мощи, хотя образованный слушатель, сидящий в кресле будущих эпох, все время на это надеялся. Как певица Вигдис Торгильсен всегда стояла перед первой ступенью вокальной школы. Но она так и не шагнула на нее, поскольку тогда в Исландии подобной школы не было.

Затем пастор Ауртни отправился на корабле на запад, за Рог, как только у него наметилось «окошко» в праздничных богослужениях, и в конце рождественских праздников, шестого января, женился под бдительным взором артнарфьордской орлицы – матери невесты (фру Артнфрид[81] Торгильсен), а хлопоты по устройству свадьбы на себя взял сам годи[82] Западных фьордов, ее супруг, господин Биргир Нивальд Торгильсен.

Пиршество было с размахом, как заведено у крупных торговцев, и преподобный Ауртни очень расстроился, что прибыл на него в таком виде. Поездки по морю в январе не славятся тихой погодой, да и пастор-музыкант отнюдь не был морским волком. Чтобы облегчить себе плавание, Ауртни раздобыл бутылку норвежского аквавита у норвежца Эгертбрандсена: на море он трезвым никогда не отправлялся. И чем сильнее становился шторм и выше волны близ побережья Хортнстрандир, тем крепче он пил, и стал пьянее самого Эгира[83], когда они добрались до мыса Стрёймнес – этого великого западнофьордского водокрута. В итоге он начал блевать – неясно, то ли с перепою, то ли из-за морской болезни, и когда в очередной раз спускался в каюту, корабль так резко наклонился носом на волне, что пастор отлетел с трапа прямо в стену, ударился головой и потерял сознание.

Очнулся он лишь в порту в Исафьорде, где корабль задержался дольше запланированного по причине большого бурана. Так что ему ничего не оставалось, как пить дальше, один из пассажиров раздобыл на берегу три отличные бутылки, и несмотря на то, что пастору на следующий день предстояло жениться, ему лишь в два первых захода удалось удержаться от соблазна пропустить рюмашку.

Так что в церковь жених явился бледным, молчаливым, плохо стоящим на ногах, поздоровался с пастором, не видя его и чувствуя, что этот корабль сильно качает; он увидел, как его невеста подходит к нему вместе со своим отцом – малорослым, лысым, конусообразным, и при этом одетым во фрак, по полу, который поднимается и опускается у него перед глазами. На его влажный от пота палец скользнуло кольцо, а другое он едва смог надеть на ее средний палец: так у него тряслись руки. Долгожданный поцелуй, скрепляющий союз, имел солоноватый привкус, потому что его усы вобрали в себя пот, катившийся со лба и стекавший вниз по носу. Во время застолья он дважды выходил поблевать, а потом позорным образом опьянел, осушив всего пять рюмок бреннивина: по одной в конце каждой из речей.

Когда он выходил блевать во второй раз, то, возвращаясь обратно, встретил своего коллегу-пастора в январском мраке перед постройкой, в которой проходило застолье, и тут он его наконец разглядел – человека, который обвенчал его: этот чернобровый мужчина одарил его таким строгим взглядом, что с него почти слетел хмель. Бильдюдальский пастор, преподобный Стефаун Стефаунссон, был чуть постарше преподобного Ауртни, красивобородый человек, судя по всему, не привыкший давать волю гневу, – но сейчас он произнес, стараясь как можно меньше шевелить губами:

– Вам придется держать себя в строгости. Это же Вигдис!

Тон у пастора был таким суровым, взгляд таким тяжелым и ослепительно-трезвым, что второй пастор – жених – даже в пьяном угаре не мог не уловить ненависти, стоящей за ними. Стало ясно: тот, кто обвенчал их, сделал это не с радостью, он скрепил их любовь своей собственной – неистовой – любовью.

«Это же Вигдис!»

Пастор Ауртни не забыл этих слов. И ему стало так тоскливо, что, вернувшись за стол, он немедленно опрокинул в себя две рюмки шнапса и закончил собственную свадьбу на бровях. Что спасло этот важнейший день в его жизни – так это смех невесты, она почти весь вечер просмеялась, хотя ее женишок сидел рядом полусонный и благоухающий блевотиной. Она была настолько уверена в своем намерении, что ее ничто не заставило бы усомниться. Это был ее вечер, ее муж, ее жизнь, которая только начиналась, и не важно, каким он был сегодня – главное, каким он был бы в дальнейшем. Лишь на единственный