Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

— Хорошо все оставлять позади! — воскликнул он. — Самое счастье.

Но радость омрачала обожженная рука. Несмотря на лечебную народную процедуру, красная полоска пересекала ладонь. Но пока еще Вася мог грести этой рукой. И лодка шла в синеватой и слегка розовой воде. Валя запела:

— Проспали, продремали / Небесное Царство! / Прошел наш век ни за что! / Чем-то нам будет / …… подъявиться? / Чем-то нам будет / …… оправдаться? / Поднесем мы ……. Три да-а-ра, / Три-и-и да-а-ара потайные: / Первые да-а-ры — / Ночное моле-э-нье; / Другие да-а-ры — / Пост, воздержание; / Третьи да-а-ры — / Любовь, добродетель…

— Ага, — бормотал Вася, налегая на весла, — добродетели, фермера разорили… Хотя с молением по ночам и постами и получается, хых, хы-хы…

— Уж и нонече на сем свете / Все книги сга-а-сли; / Одна книга не уга-а-сла: / Святое его Евангелие. / Уж и чтет эту книгу / Иван да Креститель; / Он чтет ее, а сам плачет…

— Повеселее бы чего-нибудь, Вальчонок.

Валя помолчала и снова запела:

— Сходила Царица Небесная со кругов небесных, / Становилася Царица Небесная у ворот сиротскиих, / Говорила Царица Небесная с сиротами, со вдовицами, / С благочестивыми девицами, со юницами: / «Никуда вы не ходите, — ни в пир и ни в беседушку, / Ни в мирскую суету, на гуторенье. / Сошью я вам ризы белые со ангельми, / Если мало вам того, сошью венцы златые / С херувимами, серафимами, со властию, / Если мало вам того, я сойду к вам сама, / Буду с вами лик ликовать, во век царствовать».

— Ну и веселье, — сказал Вася. — Сиротское.

— А как же, — ответила Валя, — как же, Фасечка? Такую-то речь слышать? Токо там не так, не сошью, а сошлю надо. Мартыновна всегда поправляла. А у меня снова: сошью да сошью. Ну будет ли Царица Небесная шить чего-то? Мне Мартыновна талдычила. А вот посылочку отправить может. Ну а как тетеньку эту на креслах я повидала, снова за старое: сошью да сошью. Ох-ма, не переможешь.

Вася греб, глядя на Валю, сидевшую к нему лицом и спиной к носу, и на реку, все сильнее густевшую, синевшую и уже черневшую — и Валя темнела, и река.

— Откуда ты такая свалилась, — говорил он, — cо своей Мартыновной.

— Мартыновна не свалилась, а поднялась, — тут же ответила Валя.

— Ага, конечно, это разумеется, как же иначе… кто спорит. Я сам, как закемарю, сразу поднимаюсь, переношусь куда-ниудь… в Карлскрун. А ты, по-моему, постоянно кемаришь. Хотя, когда я тебя слушаю и вижу, то тоже как будто впадаю в такой… транс.

— Куда это, Фасечка? Карл… скрал… хи-хи…

— Карлскрун? В Швеции. Город такой.

— Ты и та-ам был?

— Ну а то.

— Расскажи, Фасечка.

— Да что рассказывать… Ну, слушай. Мне то и дело снится один берег реки какой-то. Может, это та самая река Снов из летописей и есть. Там всегда что-то такое… необъяснимое, короче. Опасность. Но и какая-то надежда на что-то такое. Как будто вот-вот что-то скажут или покажут, и все станет ясно. И там то тростники с камышами выше головы, и я брожу в лабиринтах, то вдруг выходишь к каким-то зданиям. Как и в тот раз. Вышел. Просторное такое каменное здание с пустыми окнами. Внутри запустение, осколки стекла, обломки кирпичей, пыль. В одном из помещений смотрю — полки со сложенной одеждой, синяя и серая одежда, то ли больничная, то ли арестантская. Что это? Заброшенная больница? Тюрьма? Никого. И тут — какие-то голоса. Прохожу… Внутренний балкончик. А на нем два старика в синей одежде, в пижамах этих беседуют под облезлым потолком. Тут я врубаюсь, что должен переодеться и присоединиться к ним. Вот дурак-то. Сразу так и сомлел. Но внезапно позади какое-то движение. Оборачиваюсь. И кого там вижу?

— Кого, Фасечка? — завороженно глядя на гребущего в расстегнутом полупальто, в вязаной шапке на макушке Васю, спросила Валя.

— Два мальчика… — Вася придержал одно весло, а другим подгреб. — Д-ва. Стоят, смотрят. А те старики вдруг обозлились. Стали размахивать руками, кричать. То ли на меня, то ли на тех мальчиков. Схватились за камни. Они буквально взбесились, вот дерьмо-то, зараза. И швыряются камнями в мальчиков. Досталось и мне по башке. Я нагнулся, прикрыл голову руками, крикнул им, чтоб поосторожней были, мол, я-то тут при чем?

Вася замолчал, гребя и глядя на правый берег, с которого звонко стекала вода в реку. Потом продолжил:

— И тут мальчики-то эти хвать меня за руки, а я думал, что сам взял их за руки, и мы поднялись в воздух и вылетели из этого здания — я оглянулся с высоты на дырявую крышу здания, на кроны, берега реки. Мы поднимались выше. Вскоре появились звезды…

— Ху-угу! — воскликнула Валя.

Вася посмотрел на нее, слегка улыбаясь.

— И я почувствовал, что на самом деле лечу лишь благодаря моим спутникам, вот, это из их ладошек в мои перетекает такая сила. А ведь пацанчики, лет по десять, а то и по семь. Так-то обычно я сам летаю… А тут обрадовался. Потому что понял: наконец-то смогу преодолеть все ограничения и забраться в самые выси!

— Выше того каменного истукана?

— Ну да. Хотя в тот раз я и так выше него поднялся, но сдуру заколебался, замешкался, испугался чего-то… Хых! И в этот раз что-то пошло не так, Вальчонок!

— Да?

— Ну. С моей стороны не было ничего. Никаких мыслей, сожаления там, вообще ничего. Но неожиданно мы полетели по дуге, по дуге и — хоп! — попали на крышу небоскреба.

— Высоко?

— Очень! Я озирался. Всюду такие же высотные дома. Те пацанчики отпустили мои руки и побрели по крыше. А я увидел на перекрестке внизу гигантский памятник. Кому? Я вглядывался, пытаясь разгадать. Ведь тогда и узнаю, где нахожусь, в каком городе, в какой стране, на каком континенте. Но и памятник всматривался в меня. И поднял длань и указал на крышу. Хых-хы-хы-хы! — Вася смеялся. — Тогда-то я и смекнул, Вальчонок, что нахожусь в Швеции. Хотя и зовут меня Вася Фуджи, а не Нильс. В детстве я, конечно, был фанатом этой книжки про гусей. Потом появился «Ариэль» Беляева. Я стащил бабкин зеленый зонтик и прыгнул с обрыва на Москве-реке. Ну и сломал зонтик к чертям и левую ногу.

— А я про гусей-лебедей помню, — сказала Валя.

— Ну хотя бы мультик про Нильса смотрела?

— Не-а! У нас телек батька утюгом разбил. Так долго и не было никакого.

— Утюгом? Жесть! А что ему не понравилось? Какое-то это было время? Горбачев? Ельцин?

Валя молчала. Слышно было, как хлюпает вода под веслами.

— Один чувак иконы топором рубил. А твой — телевизор, как икону. Новый иконоборец?

Валя перекрестилась.

— У него эти… глюки пошли. Поехало все.

— Белая горячка? — сообразил Вася.

Валя кивнула.

— Мне такие попадались… в одном месте их много. Забавные вообще-то. Один спрашивал, как там насчет татар. Слышно, мол, окраины Москвы уже поджигают. Он на полном серьезе думал, что сейчас время Ивана Грозного. Хых! Ну а посмотреть современный телек — там же у всех белка. А Морозко? У него на уме девятнадцатый какой-то век. Ум быстрый, да не туда повернут.