Челюсти пираньи - Владимир Гурвич

— Это случилось примерно полтора года назад. Однажды вечером консьержка позвонила мне снизу и сказала, что меня хочет видеть какой-то господин, мой соотечественник. Я попросил, чтобы она его впустила. Вошел молодой парень, но было сразу видно, что он находится в бедственном положении. Когда человек попадает в такое состояние, оно каким-то образом отражается на нем. Не знаю почему, но я сразу понял, что единственное дельное, что я могу от него услышать: это просьбу о помощи.

— Ваше предчувствие оправдалось?

— В целом, да. Однако сама просьба была обставлена несколько необычно. Этот человек назвался художником из Москвы, в Париже он живет несколько месяцев. Он надеялся, что ему удастся здесь продать свои работы, и он их действительно продал, но так дешево, что у него уже не осталось денег. И поэтому он решил мне предложить самый ценный товар, который у него есть.

— Что за товар?

— Картину Ренуара.

— Ренуара?!

— Именно.

— Но откуда она у него?

— По его словам, он вывез ее из России.

— Но это же невозможно, такую картину никто не позволит вывезти?

— Я сказал ему тоже самое.

— Что он вам ответил?

— Он согласился, что такую картину вывезти из страны невозможно.

Однако он вывез.

— Он пояснил, каким образом?

— Да, он на ней нарисовал другую картину и вывез ее как свою. А потом стер этот ценный живописный слой.

— Но почему он предложил купить картину вам?

— И я спросил его о том же. Его ответ был абсолютно логичен. Он сказал, что если он предложит картину какому-нибудь музею, либо местному частному коллекционеру, то полотно конфискуют, а его посадят в тюрьму. А про меня он знает, что я коллекционирую живопись.

— И все же, откуда у него полотно Ренуара?

— Он сказал, что это семейная реликвия. Его прадед был богатый человек и в начале века жил подолгу в Париже и собирал картины.

— Вы считаете, он сказал правду?

— Мне и тогда и сейчас это кажется малоубедительным, но в жизни случаются и не такое.

— Что было дальше?

— Я осмотрел картину, мне она понравилась, сделана была мастерски. И хотя это был безусловно стиль Ренуара, у меня возникло ощущение, что это все же не Ренуар. Я не могу вам объяснить, почему, но я много изучал этого художника, он один из моих самых любимых. В общем, я не стал ничего покупать, дал ему небольшие деньги — и он ушел. Больше я его не видел и не слышал.

— А как он вам представился, он же называл свои имя.

— Называл, но убейте меня, но не могу вспомнить. Помню лишь одно: я никогда раньше не слышал фамилию такого художника. А я знаю очень многих.

— Но почему вы мне сейчас рассказали эту историю?

— Полиция отправила на экспертизу ту самую картину, что висела в той комнате. И вот сегодня нам сообщили: это не Ренуар, это современная подделка.

— Значит, интуиция вас не подвела. А вот кто-то купился. Как вы думаете кто?

Но ответа я так и не услышал.

Переговоры наконец завершились, контракт был подписан, о чем мне объявила вся сияющая счастьем Ланина. Но на этом ее сюрпризы не закончились; учитывая мое ранение, наши партнеры предложили нам провести несколько дней на побережье Средиземного моря. Президент этой фирмы имел там дом, которым любезно и предлагал воспользоваться. И Ланина не только от своего, но и от моего имени дала на это согласие.

Я тоже не возражал. Тем более я практически выздоровел, хотя и чувствовал некоторый упадок сил, которые теперь очень кстати появилась возможность восполнить на отдыхе.

И на следующий день мы уже оказались на побережье. Это был небольшой курортный поселок, уступами спускающийся прямо в лазурь моря. Дом оказался не слишком большим, в два этажа, но очень приятным. Его окружал небольшой участок с бассейном.

В доме к нашим услугам оказалась молодая смазливая горничная, которая предупрежденная о нашем приезде приготовила две комнаты. Орехов с нами не поехал, хотя Ланина предложила ему к нам присоединиться. Но он кажется понял, что приглашение этот носит формальный характер и отказался под предлогом того, что в Париже у него еще остались дела. Какие дела, уточнять он не стал, а мы не стали расспрашивать.

Оказаться в этом райском уголке было в самом деле очень приятно. Теперь я понимал чувства Адама и Евы, не желавших покидать Эдем. Едва мы осмотрелись, то даже не распаковывая вещи, тут же помчались к морю. Мы резвились в воде, как дети, не желая вылезать на берег. Передо мной уже не первый раз неожиданно предстала новая Ланина, теперь в образе Наяды: веселая, нежная, теплая, как окружающая нас природа, до самозабвения любящая морские ванны. Она веселилась от души, ничем не напоминая серьезного бизнесмена, целыми днями занятого изнурительными переговорами или беспощадно сражающая с многочисленными врагами.

Первый день нашего пребывания у моря подходил к концу. По нашей просьбе горничная с будоражущим именем Эммануэль накрыла ужин на улице, рядом с неподвижным зеркалом бассейна, в котором отдыхал нежный овал луны. Девушка зажгла свечи, и их блики отражались на наших лицах. Я видел, что она с любопытством посматривает на нас, видимо гадая о подлинном характере наших отношений, которые оставались для нее загадкой. Но пыталась ее разгадать не только молодая и симпатичная аборигенка, этим же самым занятием был поглощен и я. Я смотрел на свою сотрапезницу и с волнением думал о том, что этой ночью должно произойти нечто такое, что может кардинально изменить мою жизнь. И может быть не только мою.

Эммануэль подала ужин на стол, налила нам в бокалы вино. Ланина что-то сказала ей, и хотя я не понимал французский, догадался, что она ее отпускает. Девушка, бросив на нас прощальный взгляд, как мне показалось, не без сожаления удалилась в темноту. Видимо ей хотелось присутствовать при том, что произойдет дальше. Я хорошо понимал ее любопытство, меня тоже сильно занимал этот вопрос.

Я поднял бокал.

— За что будем пить?

— Вы — мужчина, вы должны провозгласить тост.

— Тогда самый простой: за нас.

Мы выпили.

— Как хорошо, — сказала Ланина. — Я так устала за эти последние месяцы. Никогда не предполагала, что у меня в жизни могут наступить такие страшные времена, когда мы несколько раз оказывались на волосок от гибели.

— Они еще не прошли, наши враги живы и здоровы и жаждут расправиться с нами, — напомнил я.

— Я знаю, но не хочу сейчас ни о чем таком думать. А знаете, что я хочу?

— Не знаю.

— Угадайте!

Я попытался догадаться.

— Увидеть вашего сына.