Икона - Фредерик Форсайт

— Это, должно быть, слегка потрясло систему, — заметил Ирвин.

— Говорят, дьявол бережёт себе подобных, Найджел. С точки зрения Эймса, ему очень повезло, что он имел дело с Монком. Он мог выбросить его доклад и сделал это. И даже пошёл дальше. Он обвинил Монка в распространении безосновательной паники. Этим все и объясняется, сказал он. Результатом было внутреннее расследование. Но не в отношении существования «крота», а в отношении Монка.

— Вроде трибунала?

Кэри Джордан с горечью кивнул:

— Да, думаю, что так. Я бы заступился за Джейсона, но в то время я сам был в немилости. Во всяком случае, председательствовал Кен Малгрю. Кончилось тем, что они решили, будто Монк придумал эту встречу в Берлине, желая поддержать свою пошатнувшуюся репутацию.

— Мило с их стороны.

— Очень мило. К тому времени в оперативном управлении сидели от стены до стены бюрократы, за исключением нескольких старых вояк, дослуживающих последние дни. После сорока лет мы наконец победили в «холодной войне»; советская империя разваливалась на куски. Пришло время расплаты, а всё кончилось перебранкой и перекладыванием бумаг.

— А Монк, что произошло с ним?

— Они чуть не выгнали его. Вместо этого затолкали его вниз. Засунули в какую-то щель в архивах или где-то ещё. Выезд нежелателен. Ему следовало уволиться, получить пенсию и исчезнуть. Но он всегда отличался упрямством. Он выстоял, убеждённый, что наступит день, когда будет доказано, что он прав. Он сидел и гнил на этой работе три долгих года. В конце концов так оно и произошло.

— Он оказался прав?

— Конечно. Но слишком поздно.

Москва, январь 1991 года

Полковник Анатолий Гришин в ярости вышел из комнаты допросов и ушёл в свой кабинет.

Комиссия, проводившая допрос, считала, что они получили все. «Комитет Монаха» больше не соберётся на совещания. Всё записано на плёнке, вся история, начиная с маленького мальчика, заболевшего в Найроби в 1983 году, и кончая арестом в «Опера-кафе» в сентябре прошлого года.

Каким-то образом люди из Первого главного управления знали, что Монк впал в немилость у своих коллег, разжалован, сломлен. Это могло означать только одно: у него больше нет агентов. Их всего было четверо, но какая четвёрка! Сейчас в живых оставался один, но и то ненадолго, в этом Гришин был уверен.

Таким образом, «Комитет Монаха» прекратил своё существование, был распущен. Он сделал своё дело. Можно было бы торжествовать. Но то, что выяснилось на последнем заседании, привело Гришина в ярость. Сто метров. Сто несчастных метров…

Доклад группы наблюдателей не вызывал сомнений. В свой последний день на свободе Николай Туркин не входил в контакт с вражескими агентами. Он провёл день в здании штаб-квартиры, поужинал в столовой, затем неожиданно вышел, за ним пошли наблюдатели до большого кафе, где он заказал кофе и где ему почистили ботинки.

Проговорился Туркин. Двое наблюдателей напротив кафе видели, как чистильщик закончил свою работу и побрёл прочь. Через несколько секунд машины КГБ с Гришиным, сидящим рядом с водителем в одной из них, выехали из-за угла. В этот момент он находился всего в сотне метров от самого Джейсона Монка на советской территории.

Каждая пара глаз в комнате допросов была устремлена на него. Он руководил захватом, казалось, говорили эти глаза, и он упустил самую крупную добычу.

Конечно, будут муки боли. Не как средство убеждения, а как наказание. В этом он поклялся. Но ему помешали. Генерал Бояров лично сказал ему, что председатель КГБ требует немедленной казни, опасаясь, что в это непредсказуемое время её могут не разрешить. Он отвезёт распоряжение сегодня на подпись президенту, и казнь должна свершиться на следующее утро.

А времена действительно менялись с непонятной быстротой. Со всех сторон его служба подвергалась нападкам подонков новой свободной прессы, подонков, с которыми он знал как обращаться.

Тогда он ещё не знал, что в августе его собственный председатель, генерал Крючков, возглавит переворот против Горбачёва, закончившийся неудачей, и Горбачёв отомстит, разбив КГБ на несколько кусков; и что сам Советский Союз окончательно развалится в декабре.

В то время, когда Гришин в этот январский день сидел, погруженный в мрачные раздумья, в своём кабинете, генерал Крючков положил распоряжение о казни бывшего полковника КГБ Туркина на стол президента. Горбачёв взял ручку, застыл на минуту и положил её на стол.

В августе предыдущего года Саддам Хусейн оккупировал Кувейт. Теперь американские реактивные самолёты бомбили Ирак, уничтожая все живое. Наземное вторжение было неминуемо. Многие известные государственные деятели стремились предотвратить войну и предлагали себя в качестве международных миротворцев. Это была привлекательная роль. И Горбачёву она тоже нравилась.

— Я понимаю, что сделал этот человек, и знаю, он заслуживает смерти, — сказал президент.

— Таков закон, — подтвердил Крючков.

— Да, но в данный момент… я думаю, это будет нецелесообразно. — Он принял решение и протянул распоряжение Крючкову неподписанным. — Я имею право смягчить наказание. Так я и поступлю. Семь лет в лагере.

Генерал Крючков в гневе ушёл. Такое разложение не может продолжаться, поклялся он. Рано или поздно он и другие, думающие так же, вынуждены будут выступить и навести порядок.

Для Гришина эта новость явилась последним ударом в тот несчастный день. Всё, что он мог сделать, — это выбрать лагерь, в который пошлют Туркина. В конце концов можно было направить его туда, где невозможно выжить.

В начале восьмидесятых годов лагеря для политических заключённых перевели из слишком доступной Мордовии дальше на север, в район Перми, родину Гришина. Около дюжины таких лагерей было разбросано вокруг города Всесвятское. Самые известные из них — Пермь-35, Пермь-36 и Пермь-37. Но существовал один специальный лагерь для предателей. Он располагался в Нижнем Тагиле, и, слыша это название, вздрагивали даже сотрудники КГБ.

Однако, как бы грубы ни были охранники, они жили вне лагеря. Их жестокость проявлялась время от времени и была лагерной: уменьшение нормы питания, увеличение работы. И чтобы обеспечить «образованным» заключённым знакомство с реальностью бытия, в Нижнем Тагиле они жили вперемежку с отбросами самых порочных и злобных зеков, собранных со всех лагерей.

Гришин позаботился, чтобы Николая Туркина отправили в Нижний Тагил, и в графе «режим» на приговоре написал: «Особый — сверхстрогий».

* * *

— Как бы то ни было, — вздохнул Кэри Джордан, — полагаю, ты помнишь конец этой неприглядной истории.

— Большую часть. Но напомни мне. — Ирвин поднял руку и, подозвав официанта, сказал: — Два эспрессо, будьте добры.

— Так вот, в 1993 году сотрудники ФБР поймали наконец «крота» с восьмилетним стажем. Потом они заявляли, что «раскололи» все сами за восемнадцать месяцев, но огромная работа по методу исключения уже была проделана, хотя и слишком медленно. Надо отдать федералам должное: они сделали то, что должны были сделать мы. Они наплевали на частную жизнь и получили секретные судебные ордера на просмотр банковских счётов немногих оставшихся подозреваемых. Они заставили банки все выложить. И у них получилось. 21 февраля 1994 года — Господи, Найджел, неужели я всю жизнь буду помнить этот день? — они взяли его всего в нескольких кварталах от его дома в Арлингтоне. А потом всё раскрылось.