Разбитые маски - Анна Малышева

– И есть, и нет, – сказала наконец Камилла. – Если я сознаюсь, что заходила в контору, оно у меня есть. Если сплету что-то еще, будет сложнее. А в конторе я была как раз около половины третьего. Я не могла успеть вернуться на окраину за какой-то час. Да, наверное, алиби есть.

– А почему бы тебе его не использовать? – удивился Илья. У него явно отлегло от сердца.

– Да потому, что я тебя выгораживаю, дурак, – бросила она. – Я приходила туда, чтобы уничтожить договора, которые ты якобы подписывал!

Теперь замолчал он. Камилла посмотрела на часы:

– Как я буду сегодня работать, не знаю. Может, мне заболеть? Уехать в отпуск за свой счет? Пусть даже уволят, мне наплевать, без места не останусь.

– Делай что хочешь, – пробормотал он. – Договора… Они не связались с Филимоновой?

– Не знаю. Думаю, что нет, а то Самохин говорил бы со мной иначе.

– Скажи ему, что была в конторе, – посоветовал Илья. – Соври что-нибудь. Что забыла сумочку, например.

Камилла неожиданно расхохоталась. Она отвернулась к стене, прижала руку к пышной груди и смеялась так громко, что начали оглядываться прохожие. Илья пытался ее остановить, он понимал, что веселья в этом смехе нет, это истерика.

– Как все банально, – выдохнула она между двумя приступами. – Всем приходят в голову одни и те же идеи! Сумочка! Ну конечно, я так и скажу! А он умер, умер!

Следующие минуты вспоминались ему потом как кошмар. Пришлось успокаивать бьющуюся в рыданиях Камиллу на глазах у сотенной толпы. Многие прохожие, особенно женщины, смотрели на него с ненавистью и подозрением. «Думают, что я довел!» Мужчины оценивали формы Камиллы. Дети испуганно глазели. Ему с трудом удалось увести ее в какую-то подворотню, и там он дал ей пощечину – больше ничего в голову не пришло. Камилла как-то странно зарычала, он даже отшатнулся. И вдруг умолкла.

– Уходи, – сказала она, медленно проведя по щеке рукой. – Я тебя не выдам, у тебя будет алиби, только уходи! Если ты скажешь еще что-нибудь, будет хуже. Я тебя не просто ударю, я тебя убью!

– Я ведь ничего не просил. Я за тебя переживаю, понимаешь?

Та ответила, что совершенно за себя не боится. Ей достаточно сознания, что не она убивала Виталия, если он был убит. Камилла говорила это и сама себе не верила.

«Сам упал или его столкнули? Можно столкнуть, не касаясь рукой… Словом… Это сделала… Я?! А если я, как жить дальше? Как работать, улыбаться, разыгрывать дурочку, лгать? Зачем делать какие-то усилия, придумывать кому-то алиби, зарабатывать деньги? Как я могла его оттолкнуть? Как? И еще послала эти дурацкие телеграммы женам, устроила тараканьи бега – кто из них успеет первой, кто сообразит, что это за адрес! Ну и кто успел? Ирина или Ольга? Стравила их вместе, а сама отошла в сторонку! Избавилась от него! Бросила! Убила?!»

Илья давно исчез, а она все стояла в подворотне, глядя на идущих мимо людей. Они были там, на солнце, на летнем теплом ветру, она – в неподвижной, погребной сырости. Ее передернуло.

* * *

– Самохин Константин Петрович здесь? – спросила она у вахтера в стеклянной будке. – Мне срочно нужно к нему на прием.

– Он вызывал? Где повестка?

– Нет. Он только звонил и просил прийти. Свяжитесь с ним, пожалуйста. Скажите, пришла Касымова.

Ей велели ждать, и она отошла в сторонку. Чтобы чем-то заняться, принялась читать бумаги на доске объявлений. Такую-то группу премировали. Там-то выдаются пособия на детей. Концерт самодеятельности. Разыскиваются…

Люди проходили через вестибюль – милицейские, штатские, а ее все не звали. Вскоре среди этого столпотворения она заметила странную неподвижную фигурку. На деревянной скамеечке у самого окна сидела девочка лет четырнадцати, очень своеобразно одетая. На ней была растянутая линялая майка, бесформенные шорты, на ногах обычные домашние тапочки. Но на бродяжку не похожа, отметила про себя Камилла. Появление в таком месте беспризорного подростка вовсе бы ее не удивило. Девочка выглядела ухоженной, пышные каштановые волосы блестели, ногти маленьких, терпеливо сложенных рук – чистые, даже не обгрызенные. Та сидела с отрешенным видом, уставившись в какую-то воображаемую точку, которую нашла в воздухе. На нее время от времени поглядывали, но никто не подходил.

В кабинке приподнялся вахтер:

– Владыкина? Владыкина еще здесь?

Девочка вскочила и подбежала к нему. Она протягивала новенький паспорт, извлеченный из кармана шорт. Вахтер проверил документы, выдал девочке пропуск, и та скрылась в коридоре.

Камилла проводила ее долгим взглядом. Сердце забилось болезненно и беспокойно. "Владыкина? Не такая уж распространенная фамилия. А что? По возрасту вполне подходит. И в глазах что-то такое было…

Неужели Таня? Одна, здесь? В этаком виде?" Она подошла к вахтеру:

– Извините, эта девочка явилась не по делу Владыкина?

– Я не знаю, по какому она делу, – бросил тот. – Тут много дел. Присядьте, вас позовут.

– Вы позвонили Самохину?

– Присядьте.

Спорить было бесполезно. В этом месте даже ее амбициозность теряла всякое значение.

Таня вошла в кабинет, на ходу поддевая босой ногой ускользающий тапок. Самохин встал ей навстречу, покачал головой:

– Таня, что же ты в таком виде? Мама знает?

– На «вы», пожалуйста, – отрубила девочка, без приглашения присаживаясь к столу.

– Ну как хотите, – иронично согласился тот, тоже опускаясь на стул. «Характерец-то мамашин! Кому-то повезет годика через два…» – Ты что… Вы что, из дома сбежали? – спросил Самохин. Он никак не мог себя заставить говорить ей «вы» всерьез. – Что случилось?

– Я по делу. Хочу дать показания.

Таня говорила резко, как дрова рубила. При этом не поднимала глаз, почти не разжимала губ. Самохин видел, что она очень бледна, наверняка на грани срыва. Однако девочка держалась на удивление крепко. Он почти ее зауважал.

– Что ж, давайте, – согласился он. – Очень рад, что вы проявили инициативу. Дома у вас как? Все нормально?

И тут же пожалел об этой банальной, привычной фразе. Таня подняла страдающие глаза:

– Папа умер. Его убили, я уверена. Хочу дать показания.

– Постой, – испугался он. – Что ты об этом знаешь? Сейчас включу диктофон. Та одобрительно кивнула:

– Да, запишите все. Нужно поклясться?

Обалделый Самохин не понял, что она имела в виду, но Таня, склонившись к диктофону, предупредила, что сейчас будет говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Рассказ ее отличался такой же четкостью и лаконизмом деталей.

– Во-первых, – сказала она, – я не думаю, что нас ограбили.