Черный лебедь - Звева Казати Модиньяни

Немецкий лейтенант густо покраснел.

– Я очень хотел побыть с вами наедине, – признался он. – Хотел поговорить с вами о себе, сказать вам, что я думаю. – Он взял руку Полиссены, лежащую у него на плече, и поцеловал.

Из окна она долго смотрела, как он заводит свой мотоцикл, как садится на него, как, стреляя голубоватым дымком, катит по аллее. Смотрела и понимала, что полюбила его.

Войдя в кафе «Гамбринус», Эстер с удовольствием вдохнула аромат ванили и кофе, особенно приятный после сырости промозглого холода улицы.

Был канун Рождества. Снег, который день за днем падал на город, окутывая белым окрестные горы, поля, голые ветви деревьев и крыши домов, сменился теперь не по-зимнему теплым ветром и мелким моросящим дождем.

Эстер отдала гардеробщице пальто, подбитое белкой, и вошла в мягкую полутьму зала, где ровными рядами стояли аккуратные столики, покрытые белоснежными кружевными скатертями.

Анна ждала ее на привычном месте, в углу, рядом с горкой для посуды, за шелковой занавеской с восточным орнаментом. Большая печь из зеленой майолики распространяла вокруг приятное тепло.

– Извини, что опоздала, – начала Эстер, в то время как официантка сдвигала столик, чтобы позволить ей сесть на диванчике рядом с подругой.

Анна ответила на извинение улыбкой.

– Я не теряла времени даром и пока что правила корректуру моего нового рассказа, – успокоила она, вкладывая в конверт печатные листы. – Как видишь, ничего страшного.

В последнее время Анне Гризи наконец-то удалось найти работу. Она писала рассказы для «Коррьере дель Тичино».[6]Поначалу она публиковала по рассказу в месяц, но читательские отклики побудили редактора газеты заказывать ей по рассказу в неделю, что обеспечивало приличный, заработок.

– Ужасно интересно, откуда у тебя берется эта способность сочинять, – заметила Эстер.

– Мне не стоит никакого труда переносить на бумагу истории, которые возникают у меня в голове, – улыбнулась Анна. – Больше того, я испытываю от этого истинное удовольствие.

Анна говорила об этом с простотой, удивлявшей подругу. Другие литераторы, которых знала Эстер, производили свои творения на свет, испытывая творческие муки, тщательно взвешивая каждое слово, по многу раз отделывая каждую фразу, с мучительным прилежанием художника, стремящегося к недостижимому совершенству. Анна же была всегда весела и имела радостный вид человека, получающего удовольствие от своей работы. Эстер видела ее за работой и отмечала, что ее рукописи были почти лишены поправок. Она писала с упоением, без мучительных переделок.

– Ты и вправду молодец, – похвалила Эстер, которая сама была постоянной читательницей ее рассказов.

– Я беру количеством, – отшутилась Анна. – Качество – это цель слишком высокая и недоступная для меня. Представь себе, – добавила она с таким видом, будто намеревалась открыть тайну, – я не раз пыталась тщательно выделывать фразы или отдельные куски, но, в конце концов, отказалась от этого. Поняла, что все равно не сделаю лучше. Если в целом моя работа мне по душе, все получается у меня само собой, а на мелочи я не обращаю внимания. Я работаю с удовольствием, и читателям моя работа нравится. Я получаю от нее удовольствие, я чувствую себя нужной, да еще и зарабатываю при этом на жизнь. Чего еще можно пожелать?

Отпив кофе, Анна достала из сумочки запечатанный конверт и протянула подруге.

– Я получила его сегодня утром, – сказала она. Эстер рассмотрела надпись на конверте и сразу узнала почерк золовки.

– Это от Полиссены! – воскликнула она.

Конверт был без штемпеля и пришел теми таинственными путями, проследить которые было невозможно. Сама Анна ничего не знала о них, а просто встречалась раз в неделю в Мендризио с незнакомкой; которая передавала ей пачку писем из Италии, получив из ее рук деньги. После чего, не говоря ни слова, они расходились в разные стороны.

Официантка принесла ароматный дымящийся чай для Эстер и тарелку с бисквитными пирожными, которые очень любили обе женщины. Пока она сервировала стол, Эстер вскрыла конверт и быстро пробежала глазами письмо.

«Дорогая Эстер! Хочу сообщить тебе новость, которую ты, надеюсь, сохранишь пока в тайне. Как женщина женщине, само собой. Я влюблена. Он хороший человек и тоже любит меня. На этот раз, поверь мне, я не ошибаюсь. Он из крестьян, как и я. Как я, любит классическую музыку. Мы очень схожи, но ему никогда не везло в любви. К несчастью, он немец. Его зовут Карл Штаудер, он офицер…»

– О господи, ну и дела! – воскликнула Эстер.

– Что-то случилось? – осторожно спросила Анна.

– Очередной роман моей золовки, – улыбнулась Эстер. – Только на этот раз она и впрямь откопала себе славного женишка, – объяснила она, продолжая читать письмо, которое не содержало больше ничего существенного и было написано две недели назад.

– Во всяком случае, ничего неприятного. А это уже кое-что, – сказала Анна.

– С моей золовкой никогда не знаешь, откуда ждать неприятностей, – ответила Эстер, улыбаясь и убирая письмо в сумку.

Женщины обсудили последние новости, которые Джузеппе Аризи передал Анне. Юрист был связан со многими людьми, оставшимися в Италии, и с эмигрантами из многих стран Европы.

– Муссолини снова выступал в Милане, – рассказывала Анна. – Произнес речь, стоя на башне танка. Но воинственная обстановка не могла скрыть, что вид у него больной и усталый. Он сказал, что великая победа неизбежна. Но его невеселая физиономия выдавала, что дела совсем плохи.

Эстер отпила глоток чаю.

– Это уже пятое военное Рождество, – с грустью сказала она.

– И вероятно, последнее, – успокоила Анна.

– Есть повод отпраздновать его, – сказала Эстер, которая из суеверия никогда вперед не загадывала.

– Говорят, что в Белладжо умер Томмазо Маринетти, – объявила Анна.

– Очень жаль, – вздохнула Эстер.

– Надеюсь, он имел возможность разувериться в своей идее целесообразности войны. «Мы хотим воспевать войну, единственную гигиену в мире», – процитировала Анна слова «Манифеста», с которым поэт-футурист предстал перед публикой в далеком 1909 году.

– Я была с ним знакома лично, – сказала Эстер. – Если отбросить его экстремизм, он был крупной личностью.

– И вместе с тем большим болтуном, – резко возразила Анна.

Эстер, которая была ровно на десять лет старше своей подруги, удивлялась ее способности так бурно реагировать на происходящее. И завидовала ей немного. Сама она давно утратила это свойство и со смирением принимала то, что предлагала жизнь.