Шерше ля вамп - Юлия Набокова

— Очнулась, — с облегчением выдыхает Аристарх и отталкивает его в сторону, чтобы обнять внучку.

Аристарх поседел за этот вечер, ему пришлось еще хуже. Вацлав хотя бы был здесь, пытался помочь. Аристарху оставалось только ждать…

Он, пошатываясь, вышел из особняка, закрыл за собой входную дверь, прислонился к каменной стене, не в силах сделать ни шага. Как он будет жить теперь? Зная, что Жанна его ненавидит? Как ненавидел он тех двоих, которые бесцеремонно обыскивали его мысли, оживляли Эвелину, заставили его заново пережить боль и ужас ее гибели, упивались его тоской и отчаянием, разбили вдребезги хрустальные воспоминания о счастье и оставили после себя одни руины? После ментального допроса Вацлав собирал свою душу по кирпичикам. Остается только надеяться, что у Жанны тоже хватит на это сил. Сил, чтобы жить дальше. О том, что она простит его, он и не мечтает. Все вернулось на круги своя. Он снова превратился в чудовище, и единственное, чего он заслуживает, — это ненависть красавицы, которая считает себя преданной и обманутой.

Но сейчас не время опускать руки. Счет пошел на часы. Того, что узнал Андрей и что он вот-вот сообщит старейшинам, хватит, чтобы вынести обвинительный приговор. Значит, у него есть всего несколько ночей на поиски настоящего убийцы. Он не даст Жанне умереть. Он отобьет ее у смерти, чего бы ему это ни стоило…

Время будто сошло с ума, стрелки на часах крутились мельницей, приближая к развязке. Когда он стал вампиром, жизнь отпустила ему в кредит целую вечность. А сейчас стремительно собирала проценты, накопившиеся за долгие годы, отнимая минуты. Он не спал уже пять суток — не мог позволить себе роскоши потратить на отдых хотя бы час. Ведь этот час мог стать решающим для жизни Жанны. Двойной эспрессо и кровь случайных прохожих были его энергетиком. Не было времени даже на то, чтобы выбрать донора. Чувствуя усталость, он подхватывал первого же голосующего у обочины и высаживал его через пару кварталов, наплевав на конспирацию. Если потребуется, он потом ответит по всей тяжести закона. Сейчас главное — спасти Жанну.

Нужных людей не оказывалось на месте, судмедэкспертов пришлось силой тащить в лабораторию и грозить трибуналом, чтобы они наконец занялись делом. К счастью, не напрасно. Появился шанс на отсрочку. Оставалось только дозвониться до представителей Высшего суда. Из-за разницы в часовых поясах ему пришлось выслушать ругательства на нескольких языках мира, а потом требовать, умолять, взывать к здравому рассудку или к доводам сердца. Одна рука на руле, в другой мобильный — он торопился к Жанне, на ходу собирая голоса судей. Время было беспощадно, парижские пробки сжирали драгоценные мгновения. А тут еще пришлось срочно искать Интернет-кафе, чтобы распечатать постановление Высшего суда с отсканированными печатями и подписями старейшин. Не будь хоть одной — Парижский совет ее не примет, а новоявленный старейшина Громов проследит, чтобы приговор привели в исполнение без промедлений.

Он успел в последний момент. Достаточно было одного взгляда на отрешенное лицо Аристарха, привалившегося к стене в коридоре, чтобы понять — процедура началась. Гончих, бросившихся к нему наперерез, он расшвырял, даже не замедлив шага. Сорванная с петель дверь полетела на пол, при виде иглы в Жаннином плече невидимый кулак ударил в солнечное сплетение. Неужели опоздал?

Он бросился к ней, сметая всех на своем пути… Выдернул иглу из ее предплечья, прижал девушку к себе, все еще не веря своему везению — успел, обошлось! Безжалостное время смилостивилось в последний миг, дав спасительную минуту отсрочки.

— А вот это что? — Ипполит щурит глаза, изучая документы. — Не могу разобрать.

Невозможно выпустить Жанну из рук, но приходится разомкнуть объятия и сделать шаг. Движение за спиной он не увидел — почуял. Бросился наперерез Громову, уже понимая — не успеет. Каким-то чудом успел. Оттеснил его от Жанны, дал выход своему гневу: как он посмел поднять на нее руку? Из-за застилавшего глаза гнева и не заметил предательского удара…

Яд, предназначавшийся Жанне, хлынул в кровь стремительным фонтаном, ударил в солнечное сплетение и сбил с ног. Жанна с криком бросилась к нему, подхватила за плечи… В глазах — отчаяние и боль, каждая слезинка — концентрат горя, ни тени ненависти, которую он себе выдумал. Он хотел сказать ей: «Не плачь», но не смог даже шевельнуть губами.

— Вацлав, нет, только не так, пожалуйста! Вернись, слышишь, вернись!

Какое счастье отдать за нее жизнь, какая награда — увидеть, что он хоть чуть-чуть ей дорог…

— Ты мне нужен!

Как жаль, что он так и не успел сказать ей…

— Я же люблю тебя.

Не вынеся этого счастья, сердце взрывается в груди. Но света нет — только солнечное затмение, такое же, как в тот вечер, когда он впервые ее поцеловал…

* * *

Мое тело просто марионетка. Я киваю на реплику Аристарха, что-то отвечаю подошедшему к нам Андрею, краем глаза замечаю, как Гончие оттесняют Громова, но я больше не живу. В моем сердце — чернота, затопившая глаза Вацлава.

Я впервые глажу волосы Вацлава и осмеливаюсь коснуться пальцами его щеки, густо поросшей щетиной. В Париже ему было некогда бриться. Он искал возможность спасти меня.

Мне трудно плакать — грудная клетка стиснута корсетом. Я хочу сорвать с себя ненавистное платье, но не смею шевельнуться, чтобы не потревожить Вацлава. Кажется, что он просто уснул, и пока я сижу на немытом полу, вытирая подолом роскошного платья вековую грязь, оставленную сотнями казненных здесь вампиров, и держу голову Вацлава на коленях, кажется, что все это неправда. Что Вацлав откроет глаза и подмигнет мне. А я привычно огрызнусь и сделаю вид, что мне нет до него никакого дела. Хотя на самом деле — есть. Пора в этом признаться. Если не сейчас, то когда?

Мне дорога каждая его щетинка, и его родинка у глаза, и побелевший шрам на правой щеке, и губы, с которыми необходимо спорить, только бы не смотреть, не думать, не мечтать о поцелуе, потому что нельзя… Почему? Уж явно не из-за просьбы Глеба держаться от Вацлава подальше, которую он озвучил после того, как сам привел Гончего в мой дом. Глеба больше нет, и траура я не носила. Ничто не мешало смотреть, думать, мечтать. Ничто, кроме собственной гордости, которая не простила прежних насмешек, и напрасных обвинений, и секундных сомнений. А еще инстинкта сохранения, который предрекал, что эта любовь испепелит меня дотла. Ведь с Вацлавом нельзя по-другому — или держаться на расстоянии, или очертя голову шагнуть в огонь, отдаться на милость пожара, который бушует в его глазах. И я испугалась, и спряталась в бронежилет показного равнодушия, отгородилась колючей проволокой насмешек, только бы не выдать себя, только бы спастись. Дура, дура! Уж лучше однажды ощутить жар живого огня, чем всю жизнь мерзнуть у нарисованного камина.

Я наклоняюсь к его остывающим губам и бережно собираю с них последние крупицы жизни. Все равно, что он уже не может ответить на поцелуй, наплевать, что смотрят Ипполит, Громов и пятерка Гончих. Я не жду, что мой поцелуй воскресит Вацлава, я просто хочу вобрать в себя вкус его губ. Крепкий эспрессо и капелька крови. Неважно, сколько мне осталось прожить на свете, — я навсегда сохраню на губах этот кофейный привкус бессонных ночей, которые он провел в попытке спасти меня, и капельку крови в уголке рта — результат последней схватки с Громовым. А еще горячее дыхание его легких — слишком жаркое для вампира, который умер. И острые уколы щетины вокруг его губ, которые впиваются в кожу осиными укусами.