Россия за облаком - Святослав Логинов

Горислав Борисович понимал, что пустыми разговорами Никита старается отвлечь его от сиюминутных мыслей, чтобы легче было выйти на туманную тропу. Только удастся ли выбраться туда из тесного коридорчика? Семь шагов, разворот, ещё семь шагов… С детства Горислав Борисович ненавидел качели, карусели и прочие аттракционы. Родители усаживали его на деревянную, аляповато разрисованную лошадку, и немедленно начинала кружиться голова, к горлу подступала тошнота. А он почему-то не решался сказать, что карусель не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Хождение по коридору очень напоминало карусель, и спасибо, что Никита хоть немного отвлекает его беседой.

– …Шурке с малышом одной трудно пришлось бы, а всей семьёй поставим мальца на ноги и не заметим. Но вообще, мне её Серёжа с самого начала был подозрителен. Если человек вместо «здрасте» первым делом заявляет, что он православный христианин, скорей всего это означает, что и человек он с гнильцой, и христианин фиговый. Кто взаправду верует, крест на груди под рубахой носит, на всеобщее обозрение не выпячивает. А Шурка связалась с ним, что с фальшивой монетой. И чего этому Серёже с ней не жилось? Сестрёнка у меня добрая, ласковая и на морду ничего задалась. Опять же, работящая… отец смеялся, что дома у них такой уют был – без тапочек страшно ступить, а он под конец по этому уюту сапогами прошёлся. И зарабатывала она лучше своего Серёжи. Какого рожна ему было нужно? Увидал козёл драный подол и помчался хвост задравши. А Шура теперь ни вдова, ни солдатка, ни мужняя жена – болтается как цветок в проруби. Боюсь, как бы она от таких настроений в монастырь не намылилась…

Горислав Борисович закрыл глаза, доверившись направляющей Никитиной руке. Семь шагов – поворот… семь шагов – поворот… можно ли куда дойти таким образом?

– Я теперь Шурке буду внушать, что будущее у нас изменится и, значит, её Серёжа вовсе не родится. Нет такого, не было и не будет никогда. Глядишь, потаскает баба вдовье платье да и отыщет себе хорошего человека. А то так и просидит век в разводках. Для неё это прозвище хуже шлюхи. Отец-то в бабьи дела не вмешивается, для него главное, что внучок при нём, Митрошка – свет в окошке. Мать только вздыхать да жалеть может. Значит, Шурку мне в разум приводить…

…семь шагов – поворот… Горислав Борисович сбился со счёта… в какую сторону они сейчас идут?.. к выходу из коттеджа или к сортиру?.. Семь шагов – поворот… Будь сейчас рядом майорский возница, он бы подсказал, что французский глагол sortir означает «выходить». Два выхода перед ними, и оба сортирные. Семь шагов – поворот…

– Опять же, Миколка, – рассуждал Никита, легко разворачивая Горислава Борисовича в сторону очередного выхода. – Как-нибудь потом я расскажу, что он учудил, а пока ясно одно: глаз да глаз за парнем нужен. Ну да ничего, он у меня теперь по струнке ходить будет, я, когда надо, могу авторитетней майора рявкнуть. Так что с какой стороны ни посмотри, нужно мне побыстрей к своим воротаться. Лето у нас, как ни крути, уйдёт, чтобы на новое место переехать. В Княжеве или Ефимкове поселяться, что гвоздь в сухостойное дерево вбивать. Так что насчёт Шушенского я не шутил. Выберем место, землю разработаем. Между прочим, заметь, кое-что из майорской программы в жизнь проводить станем. Переселенцам, а их в девяностых годах немало будет, от нас какая-никакая, но помощь. Ведь это у нас с собой денег на несколько лет аккуратной жизни, а другие с места не сами снимаются, их жизнь срывает в чём мать родила. Опять же, ссыльнопоселенцы… мне этим людям много есть чего сказать, так что не они меня грамоте учить будут, а я их. А то мне покою мысль не даёт, что лет через пятьдесят какой-нибудь нетрезвый Шапóшников явится раскулачивать Митрошкино хозяйство.

– Чтобы такое предупредить, нужно всю майорскую программу в жизнь провести, – отозвался Горислав Борисович.

– Не обязательно. Мне империя не нужна, национальный вопрос меня не колышет. Вот смотри, у меня в Турмении в том самом семьдесят седьмом году побратим живёт: пастух Караджа. Что же, я его русифицировать начну? А старого Курбандурды брошу доживать в качестве реликта? Нет, пусть живут, как жили, величию России добрые соседи не помеха. А в остальном историю с накатанного пути сковырнуть не трудно. В октябре восемьдесят восьмого года съезжу в Харьков и устрою небольшую диверсию на железной дороге за день до прохода царского поезда. Без жертв, но с разрушениями. Думаешь, не смогу? Смогу, этому меня хорошо обучили. Значит, царский поезд будет задержан, а потом поедет осторожно и в катастрофу не попадёт, почки Александр Третий не повредит и, при всём его пьянстве, здоровья ему хватит лет на пятнадцать-двадцать сверх того, что историей отпущено. Государь из Миротворца прескверный, но всё же он потолковей своего святого сыночка и революции в пятом году не допустит. Так что жить мы будем в полном неведении грядущей истории. А то в детерминированном мире жить неохота, человек рождён свободным, а предопределение – то же рабство. И неважно, божье предопределение или майорское, они, как говорил товарищ Сталин, «оба хуже». Впрочем, в божье предопределение я не верю, а майорского – не допущу. Но ты не думай, я тебя от майора вытащил не поэтому. Просто за двадцать лет ты нам родным сделался. Отец тебя уважает, мама жалеет. Первая крынка молока у неё всегда для тебя…

– Ой, лучше бы не напоминал!.. Ведь из-за этого молока всё и началось. Такая мелочь, перед самим собой стыдно, а как жизнь перекорёжила! И добро бы только мне…

– Брось, дядя Слава! Стыдно, у кого видно, а тут ничего зазорного нет. Всякое великое дело, если к нему как следует присмотреться, начиналось с какой-нибудь неприметной мелочи, частенько смешной и глупой. Не помню, кто сказал: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Так это не только про стихи, а про всё, что есть в жизни настоящего.

– Ахматова это сказала, – механически ответил Горислав Борисович, поражённый простой догадкой. Ведь сколько лет он мучился, стараясь понять, почему именно у него прорезался необычный дар, позволявший проникать в иные эпохи. Майор как-то назвал туманную тропу червоточиной во времени, и Горислав Борисович едва ли не с презрением сравнивал себя с червяком. Майор, так наверное, держал его за червяка, которого можно насадить на крючок, чтобы поймать большую рыбу. Приборы какие-то с собой потащил, мечтая научиться ходить по времени без ненадёжного помощника, но время его не пускало, несмотря на всю майорскую мощь. А надо было всего-навсего не лелеять никаких великих планов, не мечтать о большом, и тогда тебя пропустят не заметив. Ведь недаром всё сущее – и пространство, и время – называется материей, во всяком случае время очень напоминает туго натянутую парусину. Попробуй пробить её кулаком – руку вывихнешь, вот и весь результат. Зато тонкая игла безвредно скользит туда-обратно, не чувствуя никакой преграды. Не только желать надо изо всей мочи, но и мечта должна оказаться мизерной, чтобы без микроскопа не разглядеть. Лишь такой человек может стать проводником, брести через эпохи, ведомый мечтой о кружке молока и морошковом болоте. Так и случилось с ним. А следом, словно нить за иголкой, проскользили в грядущее Савостины. Но даже они держались в двадцать первом веке лишь благодаря ещё одной мечте Горислава Борисовича – о непьющих соседях.