Мой старший брат Иешуа - Андрей Лазарчук

На пятый день Элиазар стал замечать людей. Ночью он расплакался. Он рыдал, как будто потерял лучшего друга. Сестры обнимали его…

После этого разум его быстро пошел на поправку. Тело неохотно начинало слушаться, ноги подгибались, и руки не держали чашу, но разум стал ясен и быстр, я бы даже сказала – лихорадочно-быстр. И пребывал он не вполне здесь, а здесь и где-то еще.

Мне кажется, Элиазар видел происходящее как бы сверху, с птичьего полета, в городе без крыш, где в одном доме «сегодня», а в соседнем – уже «завтра». Он и сказал первым, что Иешуа нужно сейчас, срочно, арестовать и заточить Ханана и прочих, кто входит в «кровавый синедрион», по обвинению в практиковании черной магии; он, Элиазар, и некоторые другие могут свидетельствовать против них. Но сделать это нужно сейчас, потому что сила их нарастает стремительно…

Сила их нарастала: наши воины ловили шептунов на базарах и допрашивали, и те охотно выкладывали, как за небольшие деньги или просто за поблажки в делах им велели рассказывать всем, кто хотел слышать, что царь Иешуа – это и не царь вовсе, а ублюдок, родившийся у завивальщицы волос из Каны от римского солдата; с детства он путался с непотребными самаритянскими священниками, которые и подучили его выдавать себя за царевича; другие говорили, что на самом деле за царя себя выдает проповедник бар-Абба, а тот, который проповедует под его именем, есть не кто иной, как сумасшедший армянский шут и акробат Тогба, привезенный еще Архелаю для развлечения; нет, говорили третьи, этот самозваный царь – переметнувшийся к римлянам александрийский еврей Калхозий, ненавидящий Предвечного, намеренный свергнуть его и в Храме устроить кадения всем паскудным божкам и идолам сразу, а прежде всего – самому себе, своей золотой статуе, которую уже везут из Рима…

И еще в тот долгий день, когда Иешуа спас Элиазара, а я пыталась выведать у Оронта, что нам предстоит, пыталась безуспешно, боюсь, что он уже все знал, – в тот день, вечер, ночь решалась судьба Иоханана, моего мужа, а я этого не знала и продолжала беспокоиться о нем так же, как и в предыдущие дни, и ничуть не сильнее.

Скажу сразу – я так и не выяснила до конца, как и почему произошло то, что произошло. В этой истории концы с концами не сходятся, ведь не принимать же на веру утверждение одного из доверенных людей Антипы, что-де покровители Иешуа и Иоханана (он не знал про Оронта, но понимал, что кто-то должен был быть) спрятали младенцев дважды, как бы перепутав их, и именно Иоханан является законным царем, сыном Антипатра и его жены Мариамны, а Иешуа – лишь сыном рабыни. И что-де Иешуа, узнав об этом уже на пути в Иерушалайм, предал Иоханана первосвященнику, а тот, убоявшись, сбыл его на руки Антипе. И хитрый Антипа до последнего держал Иоханана под почетной стражей в Михваре, желая, когда Иешуа сделает свое дело и свалит Ханана, но и погибнет или слишком осквернится сам, помочь тому сесть на царский престол… Думать так можно, только совсем не зная этих людей, а лишь исходя тупой злобой к ним. Но предположим, что Антипа сам верил в эту околесицу и действовал по вере своей. Все равно непонятно, почему он решил послать в Михвару отряд убийц, а не действовать по плану и не везти Иоханана в Иерушалайм.

Вероятно, что-то из происходившего в те дни попросту оказалось неверно истолковано им. Что это могло быть? Вероятнее всего, побег его нелюбимой жены Вашти, дочери эдомского царя Ареты. Вашти бежала, не в силах заставить себя мириться с бесконечными и напоказ изменами мужа; но бежала она в сопровождении полутора сотен всадников-эдомитян, прихватив восемь талантов золота в монетах и слитках и двадцать талантов серебра в утвари; и бежала она не куда-нибудь, а в Михвару…

Вряд ли можно Антипу винить в том, что он немедленно заподозрил заговор. Причем заговор, учиненный не кем-нибудь, а его пусть нелюбимой, постылой, но все-таки женой – и потаенным царем, которого он, Антипа, скрывал с опасностью для себя и намеревался возвести на трон, поставить выше себя… Такого оскорбления душа его не вынесла.

Это только одно из моих предположений. Есть и другие. Я склоняюсь к этому. Но не могу сказать, что я полностью уверена в правильности изложенного. Просто другие объяснения устраивают меня еще меньше.

Стражницкий сотник, привезший голову моего мужа Антипе, перед смертью признался, что у него был приказ убить обоих, и Иоханана, и Вашти. Но в крепости было слишком много воинов, и Вашти была недоступна. Иоханан же спокойно вышел из-за стен, когда ему передали, что тетрарх Ирод Антипа просит его к себе – время-де подошло…

А послал Антипа стражников в Михвару как раз в ту ночь, когда я, сопровождаемая Нубо, возвращалась от прежнего дворца Ирода, где в маленьком флигеле, примыкающем к крепостной стене, все еще жил Оронт. Город оттуда, от дворца, виден был как бы сверху, и мне еще показалось в тот час, что на улицах больше огней, чем в другие дни.

Но это просто был праздник, веселый праздник Жребия – тот, что прежде именовался Днем Мордехая. Я совсем забыла про него.

Во времена царя Ирода каждый год устраивались состязания борцов, и каждый месяц – чтецов и артистов, и дважды в год в состязаниях этих мог принять участие любой человек, который придет и проявит желание. Устраивались большие состязания весной, после первого сева, и поздней осенью, после второй уборки.

За три седмицы до Праздника опресноков улицы и площади городов наполнялись акробатами и музыкантами, и выступления шли без перерыва с утра до поздней ночи три дня и еще всю последнюю ночь до рассвета. Мама говорила, что можно было увидеть все: акробатов и жонглеров, укротителей пламени и зверей, говорящих собак и осликов, умеющих считать до двенадцати, женщин-змей и мальчиков-канатоходцев… Многие пели, танцевали и веселили людей всяческими другими богоугодными способами. При Архелае это быстро прекратилось – вообще все; артистов перестали пускать в города и выгоняли ночевать в пустыню. А при римлянах что-то возобновилось, но только в специально отведенных местах, поближе к языческим кварталам. Римляне рассудили здраво: если они не хотят веселиться сами, зачем же мы будем настаивать?

Но я хорошо помню уличные празднества в Александрии; а кроме того, в Галилее люди тоже не чужды были старым обычаям не просто испытывать наведенное, как наводят порчу, веселье в положенные для этого дни, а трубить в рога, бить в бубны, плясать вокруг костров и горланить хором такое, от чего щеки девушек пылали, а глаза прятались. И напрасно приходили и приезжали из Иерушалайма высокопоставленные саддукеи и высокоученые фарисеи, в данном случае говорившие заодно, и проповедовали среди галилейских священников, что-де праздники, не подтвержденные Законом, богопротивны и подлежат искоренению, ибо они суть не что иное, как кадения финикийским мерзостным лжебогам Аштарет и Баалу, то есть прелюбодеяние и блуд. Происходило очень много религиозных диспутов на эту тему, но случалось и плохое…

Впрочем, я отвлеклась.

Иешуа разрешил уличные шествия по домашним и семейным праздникам, разрешил звать на них музыкантов и танцовщиц, играть громкую музыку до десятого часа ночи, до второй стражи, а также определил на суде, что ежели встретятся или пересекутся похоронная процессия и праздничная, то похоронная должна остановиться и пропустить праздничную, поскольку жизнь главнее смерти.