Серп языческой богини - Екатерина Лесина

Калм.

Не квадрат – полумесяц, протянувшийся от берега до берега, слишком аккуратный – точки располагались симметрично, – чтобы списать на совпадение.

Но дальше что? Полумесяц… Линия… Берег. Маяк. Дом. Лес. Поляна со снайпером? И последняя точка тогда…

Илья был на этой точке. Таська настояла. Ей не сиделось в доме, где слишком жарко и слишком людно. Таська недолюбливала Родиона, а он откровенно презирал Таську.

И терпел любовника.

Надо вспомнить тот день.

Ранний подъем, и привычная волчья песнь за побудку. Холодная вода в ведре, и умываться совершенно не тянет, равно как искать сокровища. Родион чинит рюкзак, который прорвался неизвестно когда и как. В левой руке Родиона нож, в правой – массивного вида игла с нитью. Рукоятью ножа Родион поддавливает иглу, проталкивая сквозь промасленный брезент рюкзака.

– Утро доброе. – Спросонья и холода голос хриплый, чужой.

Родион сплевывает под ноги и растирает плевок сапогом.

– Милый, ты уже проснулся? – Викуша заглядывает на кухоньку и зевает.

– Я и не спал.

Хлопает дверь, впуская холод. В сенях топчется Егор, сбивая прилипший к сапогам снег.

– Минус двадцать! – сообщает он радостно. И Родион тихо матерится. В кои-то веки Далматов согласен с ним. Минус двадцать – хорошая причина не выходить из дому. Но завтра не станет легче, и послезавтра… надо возвращаться.

Кто ищет клады зимой? Тот, кому не сидится в собственном доме.

– А мне сегодня знаете, что снилось? – Таська спускается с грохотом. – Мне снилось, что мы нашли! И я уверена, нам сегодня повезет!

– Как вчера. – Родион перехватывает нить ножом. – И позавчера.

Ели молча. За столом не помещались все, и Далматов отошел к печи. Горячая, она прожигала и свитер, и спину, и добиралась до костей, растапливая лед. В его доме всегда было холодно. Он платил за отопление. Он поставил новые радиаторы, но в доме все равно было холодно.

– Сегодня мы пойдем сюда, – Таська раскатывает карту на колене. – Вот. Это недалеко.

Далматову не видно, но он и не особо хочет смотреть.

– Здесь когда-то находились склады, а потом сгорели…

Она оборачивается, ища поддержки, и Далматов кивает: да, все именно так было, склады сгорели. Сам он не в состоянии вспомнить, о каких складах идет речь.

Викуша касается волос мужа, но тот стряхивает ее руку. Поссорились?

– Я думаю, что бывшие склады – неплохое место…

Таська говорит это каждый день, выискивая все новые и новые места, одинаково занесенные снегом. Ее все еще слушают, хотя и с явным недоверием. Сегодняшняя неудача – а Далматов не сомневался в неудаче – разочарует их еще больше.

Скоро они поверят, что клада не существует.

Но идти и вправду недалеко. Тропу прокладывает Родион, который упорно держится в стороне от прочих. И Викуша не поспевает за мужем. Лыжная маска скрывает ее лицо, но сама поза, движения выдают злость. В конце концов Викуша цепляется за Егора.

И Родион ускоряет шаг.

Он выводит к берегу, пологому, каменистому. Здесь почти нет снега – редкие сизые пятна на влажных камнях. Волны накатывают друг за другом, спеша добраться до старого столба, и отползают.

– Ну и дальше что? – Родион скидывает рюкзак. – Где склады?

– Тут, – Таська разводит руками. – Были тут. Когда-то. Где-то.

Коса тянется вдоль берега. Камни крупные, камни мелкие. И горб скалы, который вырастает над водой, словно кит, выбросившийся на берег. Китовья шкура изрезана шрамами, пестрит мхом и лишайником. Пара истлевших столбов отмечает границу.

Далматов направляется к ним, потому что больше идти некуда.

– Да что с тобой творится! – Викушин крик останавливает на полпути. – Что я такого сделала?!

– Прекрати.

– Нет, ты скажи! – Викуша впивается в рукав Родиона. – Не отворачивайся! Скажи!

– Что ты сделала? – Он перехватывает руку, выворачивая ее, и Викуша вскрикивает от боли. – Да ты…

Второй рукой она бьет по лицу, но Родион легко уклоняется от удара, чтобы ударить в ответ. Звук пощечины резкий, хлесткий.

– Сволочь!

Родион разжимает пальцы, отшатывается. Викуша трогает губы.

– Ты… меня…

– Прости. – Родион прячет руки за спину. – Прости, пожалуйста.

Викуша плачет, беззвучно, но явно. Таська смотрит на парочку брезгливо, раздраженно. Она ловит на себе взгляд и улыбается, разводя руками: мол, простая семейная ссора. С кем не бывает?

Бывает. Далматову ли не знать.

– Не плачь, не надо… простудишься… – Родион говорит, как с маленьким ребенком, и это неприятно. А Викуша рыдает все громче, все горше.

И о том, чтобы продолжить поиски, речь не идет. Да и что искать на голом берегу, где камни серы, а волны не способны дотянуться до полосы снега. Зато на полосе этой все еще видны следы ног.

По собственным следам легко возвращаться.

Дом ждет постояльцев. Викуша и Родион скрываются наверху, и все остальные делают вид, будто ничего не происходит. А если происходит – кому какое дело?

– Последний квадрат остался, – Таська подсаживается ближе. – Маяк. Как ты думаешь, перспективно? По-моему, подходящий вариант. Он хотя бы уцелел…

К маяку решено идти утром. А днем Родион уедет – по делам. Он вернется на следующий день и найдет пустоту. К этому времени Далматов поймает пулю и бросится в бега…

Бег по кругу. И остров как точка возврата.

Дом. Кухня. Только люди другие.

Саломея держится рядом, как будто боится оставить Далматова наедине с собой. Она захочет пойти к берегу, побоится отпускать одного. Саломея его жалеет, не понимая, насколько опасна эта ее жалость.

– Нашел что-нибудь? – она садится рядом.

Руки горячие и лоб тоже. Саломея чувствует себя почти нормально, но эта иллюзия здоровья протянет день-два. А дальше – откат. Обострение, как цена иллюзии.

И пневмония во всей ее красе.

– Ничего, – врет Далматов.

Ей нельзя выходить из дому. Снаружи – мороз, ветер и снайпер. Если и брать кого с собой, то Толика с его ножами и жаждой мести за невинно убиенную камеру. Но Толику Далматов не верит.

Тем более надо идти вдвоем.

– И что дальше? – Бессмысленный вопрос, не требующий внятного ответа. Но Далматов отвечает:

– Дальше мы поедим. Ты, я и этот. Потом отправимся отдыхать. А завтра построим плот и выберемся.

Бредовая идея. Летом Илья еще бы рискнул, но зимой… В холодной воде человек замерзает за четыре минуты. А плот не выдержит троих. Во всяком случае, такой, который выдержит, придется строить неделю.