Силы и престолы. Новая история Средних веков - Дэн Джонс

и чрезвычайно одаренным аббатом-ученым Петром Достопочтенным. Они постоянно спорили: это был спор аскета и эстета, разгневанного радикала и рассудительного традиционалиста. Они придерживались прямо противоположных мнений обо всех важных вопросах и знаменитых скандалах своего времени, в том числе о печально известном романе блестящего парижского ученого Пьера Абеляра и его молодой ученицы Элоизы[434]. Бернард Клервоский сурово порицал распущенность Абеляра, а заодно его еретические взгляды. Петр Достопочтенный, напротив, проявил сочувствие к Абеляру, принял его в Клюни, когда тот был уже стар и слаб, и в последние месяцы жизни обеспечил ему достойный уход в благоустроенных монастырских владениях (Абеляр умер в 1142 г.)[435].

Приняв Абеляра под свое покровительство и защитив от суда, грозившего ему за его научные взгляды, Петр Достопочтенный вошел в прямую конфронтацию с Бернардом Клервоским. Однако в этом противостоянии не было ничего личного. Бернард и Петр столкнулись как соперники, но не как враги. В переписке они могли обращаться друг к другу резко, снисходительно, пренебрежительно, ехидно и откровенно грубо. Они всегда уважали друг друга и в 1150 г. даже встретили вместе Рождество – конечно, в уютном Клюни, а не в холодном аскетичном Клерво. То, что их связывало, – монашество, созерцание, правила, порядок, земные грехи, небесное искупление и высокая политика – было сильнее того, что их разъединяло.

Все же их переписка в каком-то смысле может служить иллюстрацией извечного вращения колеса Фортуны. При Гуго Великом богатство и слава Клюнийского аббатства достигли апогея. К середине XII в. блеск начал ослабевать. Аббаты Одилон и Гуго правили в общей сложности сто лет – за это время церковь успела увидеть двадцать пап (и еще несколько антипап). За пятьдесят лет после смерти Петра Достопочтенного в 1156 г. в Клюни сменилось девять аббатов[436]. Светские правители и папы начали освобождать старые клюнийские монастыри от подчинения материнской обители, но вместо них не возникло новых. Мир двинулся дальше.

Власть цистерцианского ордена под пылким руководством Бернарда Клервоского, напротив, росла еще долго после смерти Бернарда в 1153 г. К тому времени было основано или реформировано более трехсот цистерцианских обителей, включая аббатство Мелроуз в Шотландии и потрясающее аббатство Фаунтинс в Йоркшире в Англии. Множество новых монастырей появилось в Ирландии, где бенедиктинское монашество до этого оставалось удручающе слабо представленным. Во Франции движение получило поддержку короны, когда Людовик VI Толстый отправил своего сына Генриха обучаться в Клерво под руководством самого Бернарда. Цистерцианцы, как и клюнийцы до них, оказались косвенно втянуты в войны Реконкисты и пустили корни в расширяющихся христианских королевствах Иберии. Орден проник и в Центральную Европу: монастыри появились в Германии, Богемии, Польше, Венгрии, Италии, Сицилии и на Западных Балканах. В 1215 г. цистерцианцы достигли культурной вершины: Четвертый Латеранский собор провозгласил их образцом аскетической жизни и поручил цистерцианцам организовать и встать во главе монашеских советов, которые должны были собираться каждые три года во всех провинциях, подчиненных религиозной власти Рима[437].

Так началась новая эпоха в истории западного монашества. На пике развития цистерцианскому ордену принадлежало более семисот обителей по всей Европе. Хотя цистерцианцы, несомненно, стали ведущим монашеским орденом Запада, они уже не были единственным орденом, как некогда Клюни. Вслед за ними возникло множество других орденов, придерживавшихся иных правил, образа жизни и стиля одежды, считавших себя более приспособленными к меняющимся экономическим условиям и религиозным веяниям. Среди них были международные военные ордена – тамплиеры, госпитальеры и тевтонские рыцари, с которыми мы снова встретимся в главе 8, а также более мелкие локальные военные ордена Испании и Португалии – Калатрава, Алькантара и Сантьяго-де-Компостела.

Вместе с тем не было недостатка и в традиционных мирных монашеских орденах, мужских и женских. Премонстраты (или норбертинцы) появились в начале XII в.; их реформированный строгий орден каноников подчинялся уставу святого Августина, а не святого Бенедикта, но строил свою жизнь по аскетическому примеру цистерцианцев. Примерно в то же время начал расширяться орден картузианцев, основанный в 1080-х гг. святым Бруно Кельнским (Картузианским). Мужчины и женщины в нем вели простую замкнутую жизнь – жили, ели и молились вместе, но большую часть времени предавались созерцанию в кельях. Затем на заре XIII в. возникли нищенствующие ордена (мендиканты)[438] – францисканцы и доминиканцы, которые покинули монастыри и, подобно первым поколениям аскетов, отправились скитаться по городам и деревням, совершая богослужения, проповедуя и питаясь подаянием. В каком-то смысле монашество возвращалось к своим корням – оно снова превратилось в цветистую мешанину различных взглядов и укладов, отражавших местные вкусы и порой довольно эксцентричные предпочтения верующих, искавших собственный, ни на что не похожий путь к Богу и не ощущавших потребности вступать в ряды гигантской многонациональной духовной корпорации, какой был Клюни в период своего расцвета.

Бурный расцвет западного монашества в XI–XIII вв. может показаться одновременно странным и очень знакомым явлением. Немногие в западном христианском мире в наши дни стремятся найти пожизненное убежище в монашеских орденах. Жизнь, полная добровольных лишений, строгое воздержание и целомудрие, бедность и бесконечно повторяющиеся богослужения выглядят не слишком привлекательно для богатых молодых мужчин и женщин в XXI в. Однако мы, безусловно, можем признать, что сегодня наблюдается подъем чрезвычайно богатых и могущественных международных институтов и корпораций, обладающих огромной «мягкой» силой, лидеры которых вхожи в кабинеты ведущих политиков мира. Мы спокойно относимся к идее добровольного вступления в «орден», регулирующий наш распорядок жизни, с целью личного и коллективного совершенствования (одним из самых популярных примеров на Западе сегодня служит веганство). Наконец, мы считаем само собой разумеющимся, что в нашей жизни есть организации, которые обеспечивают нас образованием, пастырской заботой, организуют лечение и уход за пожилыми людьми, – не важно, находятся они в ведении государства или местного сообщества. В этом смысле мы, возможно, ушли от мира, которым правили монахи, не так далеко, как нам кажется.

Мы еще не раз вернемся к монашеству на страницах этой книги, прежде всего в последней главе, когда будем обсуждать религиозные потрясения Реформации в конце XV–XVI столетии. И мы снова встретимся с монахами, когда будем говорить о Крестовых походах. А сейчас пришло время покинуть безопасные стены монастыря и познакомиться с другим культурным течением, прокатившимся по западному миру одновременно с монашеством. Нам предстоит взглянуть на тот класс общества, который Бернард Клервоский в своей неподражаемой язвительной манере порицал за стремление «сражаться с великой напыщенностью и упорством… не имея перед собой иной цели, кроме смерти и греха»[439]. Он говорил о рыцарях – людях, которые обращались в монастыри, чтобы спасти от проклятия свою бессмертную душу, но вели прямо противоположный монашескому образ жизни, осуществляя свою власть не молитвами и песнопениями, а копьем и мечом.

7

Рыцари

Ведь