Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро

Отец пожимает плечами:

— Я бы поинтересовался, что в твоей спальне делали все эти юные леди, с которыми я так неловко сталкивался по утрам, но, в общем… Какая мне разница?

— Вы двое избаловали меня, — смеюсь я. — И выпустили во враждебную среду наивным и неподготовленным.

— Из-за чего ты вдруг напрягся? — говорит папа серьёзней. — Я неудачно пошутил? Забудь. Бывает, жёны меняются, а друзья остаются. Не всем же повезло найти два в одном. Мне — повезло, поэтому чего я не понимаю, так это где проходит гипотетическая граница между тем, что принято называть любовью, и тем, что я привык считать дружбой. Пусть Кампари живёт здесь сколько влезет, только его родители уматывают за границу через три дня. Он успеет с ними увидеться?

Гримаса на моём лице призывает папу не обсуждать очевидные вещи. Всем будет легче, если прощание произойдёт в формате текстовых сообщений.

Мама возвращается с бутылкой бренди — видимо, встряску, что мы ей устроили, ликёром не запьёшь, а я иду прятать командорский прикид вместе с орудием массового убийства, потом возвращаюсь в ванную.

В моё отсутствие Кампари не шелохнулся: прозрачные струи бьют в макушку, превращаясь в бурую жижу у щиколоток, правая рука безвольно висит вдоль тела. Резать плоть — это вам не в теннис играть. Выключаю воду, протягиваю ему полотенце, оставляю на краю ванной пижаму — мою любимую, хотя вряд ли он оценит красоту жеста. Ухожу на кухню, роюсь в аптечке и впервые читаю инструкцию. Кто бы мог подумать: не запивать, а рассасывать. Перестраховываясь, ломаю таблетку пополам, и возвращаюсь со словами:

— Я тебе и Медицинский Совет, и царь, и бог, и мать-природа. Держать на языке до полного растворения.

— Что это? — спрашивает Кампари, уже положив таблетку в рот.

— Снотворное.

25 миллиграммов вырубают Кампари, будто я скормил ему всю пачку — сказываются накопленная усталость и пустой желудок. Уложив его в кровать, запоздало нервничаю: как путешественник по чужим реальностям (или торчок, едва вышедший из трипа) отреагирует на банальный феназепам? Вроде порядок, даже дыхание стало ровней.

Включаю компьютер и, не замечая восхода солнца, не слыша, как покидают квартиру родители, записываю всё, что узнал этой ночью. Достаю ватман, восстанавливаю хронологию событий, вычерчиваю причинно-следственные связи. Пробелов довольно много, например, зачем Валентина так долго торчала в Совете? Вряд ли на сговор, оказавшийся ловушкой, ушли все девять месяцев. Ну и срок. Шутит же иногда вселенная. Хихикаю, закашливаюсь — а если не шутит?!

Мне становится жарко. Распахиваю окно, сажусь на подоконник и закуриваю, хотя мама просила никогда так не делать.

Свободные связи. Процедура зачатия — дело сугубо медицинское. Средства предохранения не предусмотрены. Почему? «Какая разница, с кем мы спим, если в шестнадцать лет мужское население сдаёт биологический материал и поголовно ложится под скальпель?», — возмущался Пау. На этом фоне легенда Кампари действительно трещала по швам, и ещё громче трещит моя голова, потому что Кампари попал в Агломерацию пятнадцатилетним, но не в интернат, а в монастырь и, судя по всему, вазэктомии (пора прибегнуть к цивилизованному термину) не подвергся. Он слышал об этой практике краем уха, но особо не вдумывался.

Уговариваю себя: это бред. У него были подружки в старшей школе. Но что я о них знаю? Что он о них знает? Может, везло. Или бедные девушки жаловались медикам на странные симптомы, и несанкционированная беременность тут же пресекалась. А ночь у карьера? Однозначно повезло, причём всем троим: Дик, Кампари и архитектору Пау.

Регулярно он спал только с Валентиной. «Что ты такое?», — спросила она перед тем, как исчезнуть в Совете. Избиение на нижних ярусах Отдела было следствием растерянности, испуга? Похоже на правду, но почему тогда била вполсилы?

«Оно», «существо, не достойное называться женщиной», — так она отзывалась о Дик из-за отклонённой повестки, которая Валентине, видимо, не пришла. Сколько ей было, когда Кампари стал командором? Двадцать шесть. Вряд ли Медицинский Совет мыслил прогрессивно в отношении благоприятного детородного возраста.

Что, если под маской железной контролёрши скрывалось прогрессирующее стремление иметь собственного ребёнка? Даже в нашем мире у некоторых сносит крышу на этой почве. Что, если к Кампари её потянуло чутьё? Или нездоровое влечение, проекция? Она же постоянно его строила: «Застегни ворот, усвой поведенческие нормы, подумай о ком-нибудь кроме себя». Нет, не хочу нырять в эту мутную воду. Нельзя исключать, что Кампари ей просто нравился. Случаются и более странные вещи.

Ловлю себя на сострадании. Неужели она сжимала Агломерацию в кулаке террора, чтобы никто и пикнуть не смел, когда она заберёт ребёнка себе? Это ей обещали в Совете? Это имела в виду госпожа Авила, утверждая: «Мотивы Валентины даже легче оправдать, чем ваши»?

«Вы же ещё не знаете, что….». Последние слова настоятельницы, которые он расслышал. Неужели я догадался, каким откровением она собиралась удержать Кампари внутри барьера?

— Ну ты и вляпался, — выдыхаю я, наблюдая, как в медикаментозном сне мой друг сбрасывает кожу командора, сворачиваясь клубком — пятнадцатилетний мальчишка, обзывавший Валентину «самкой богомола».

В высшей степени несправедливо. Она до последнего вздоха не желала откусывать ему голову. Но, вероятно, для Кампари выстрел в архитектора и откушенная голова — явления одного порядка.

Итак, если он не обработал информацию, значит, она не совместима с жизнью. Я не стану задавать наводящих вопросов, буду осторожен, даже подавлю желание разбудить его прямо сейчас и напомнить о том, как обстоят дела с предохранением в нашем мире.

Высовываю ватман с хронологией в окно, вожу по нему зажигалкой, наблюдая, как летят по ветру обугленные полосы. Пережив стресс, я веселюсь, рисуя в голове жизненный путь Кампари-младшего.

Конечно, он может потеряться среди сотен несчастных, угодивших в жернова интерната, но… «Мне будет не хватать бесед в овальной зале». Что бы о себе ни мнила госпожа настоятельница, она тоже бродит во мраке. Она не устоит перед искушением воспитать нового собеседника. Вероятно, не сразу, а заприметив ребёнка со следами бессонницы на лице, отказывающегося стричь волосы, не понимающего, почему он не может дружить с соседом или держащего идеальный фасад, но вынашивающего план, согласно которому однажды он станет самым главным и заживёт по-настоящему.

Допустим, всё-таки волосы. Мелкая, но показательная девиация. Защитить его, позволить эту вольность и заручиться абсолютной преданностью, трогательным доверием на годы вперёд.

Усмехаюсь. Подправленную версию пребывания Кампари в Агломерации будут рассказывать на уроках истории. Почти слышу голос подростка, плывущий над белой скатертью от трикирия к трикирию: «А что о командоре Кампари можете сказать вы?».

Неважно, какими загадками ответит настоятельница. Представляю Кампари-младшего, бродящего по залам библиотеки, находящего рисунки Пау, разрозненные дневники Фестуса с аккуратно переписанными стихами. Может быть, юноша натыкается на другие документы, о которых мы понятия не имеем. Гуляет по «страшному» дому на самой границе. Катится кубарем по склону песчаного карьера. Касается надписей на стенах фабрики. Стоит на отмытой крыше Отдела. Видит на рельсах призрак командора — мальчика с револьвером, вздрагивает, закрывает лицо от выстрела, который никто, кроме него, не слышит. Вооружённый тоской и злостью, учится бегать по Линиям и напивается в погребе под Пепельной башней. Случайно создаёт братство отщепенцев или намеренно обзаводится фанатичными последователями. История идёт по кругу.