Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Был май 1830 года, когда тысячи переселенцев тронулись в путь. Такое огромное число переходивших в наши границы не по частям, не партиями, а двинувшихся разом, опрокинуло все расчеты, составленные комитетом, и потребовало со стороны русских властей необычайных усилий и попечений, чтобы спасти их в пути от гибельной нужды и болезней. Недостаточность денежного вспомоществования, розданного переселенцам при подъеме их с места – эти пособия не превышали шести-семи рублей на каждую семью, – заставило правительство озаботиться заблаговременно закупкой хлеба, открыть попутные казенные магазины, но, несмотря на все эти меры, совершенно обеспечить переселенцев было невозможно. Особенно страдали гюмюш-ханинские греки. Они собрались в путь менее нежели в сутки и явились в Арзерум не только без хлеба и необходимой одежды, но даже без транспортных средств, чтобы двинуться дальше. Заброшенные в глушь Лазистанских гор, в черту расположения турецких войск, они находились в полной власти сераскира, который, не успев остановить переселения в Арзерум, Карс и Баязет, мог выместить на них всю накопившуюся злобу, и с турецкой точки зрения, быть может, остался бы даже и правым. Если переселение армян наносило тяжкий удар общественной жизни во всех ее проявлениях, то переселение греков, единственных рудокопов в этой стране, ставило на карту интересы чисто государственные, так как с их удалением богатейшие серебряные и медные рудники в Гюмюш-Хане и Бейбурте оставались в руках турецкого правительства мертвым капиталом. И гюмюшханинцы, понимая это, спешили спасать только жизнь, покидая на произвол врагов все достояние, нажитое трудами целых поколений. К этому нужно прибавить, что в гористом Гюмюш-Хане жители не держат арб, а греки не имели у себя даже вьючного скота, и трудный путь пришлось совершить пешком, ночуя под открытым небом, над страшными пропастями; мужчины шли навьюченные разным скарбом, который могли только забрать, матери несли на руках малюток. И, глядя на эту печальную картину переселения, невольно приходили на память слова святого Евангелия: «Молитесь, чтобы бегство ваше не случилось зимою». К счастью, стояла прекрасная весенняя погода, и гюмюшханинцы, изнуренные трудным путем, кое-как добрались наконец до Арзерума, где уже могли считать себя в совершенной безопасности. Но здесь возникал вопрос, как двигаться далее, и взоры всех невольно обращались на человека, который в эти трудные дни один держал в своих руках судьбы переселенцев. Огромная нравственная ответственность лежала на этом человеке, – и было о чем подумать старому Карапету, видя, как бедствуют не только греки, но и его единоверцы, не имевшие возможности взять с собой и сотой доли того, что составляло их достояние. А к этому прибавлялись еще вопросы и будущего. Поднимаясь с места весной, жители на старых местах не дождались жатвы, а на новых – пропустили время посевов, и единственно, что оставалось им, – это надежда на великодушную помощь русского правительства, которое не откажется прокормить их до будущего урожая.

Предвидя, какие огромные затраты потребуются на дело переселения, Карапет заблаговременно распродал все церковное имущество и обратил его в деньги на помощь нуждающимся; им же он отдал все транспортные средства, оставив у себя только тринадцать арб, на которых перевозил в Россию святые мощи да самую необходимую утварь. Многое, по невозможности уложить, пришлось оставить совсем, и между этими предметами было много дорогих или редких вещей, как, например, рукописное Евангелие XII века, об утрате которого Карапет скорбел до конца своей жизни.

Шли недели и месяцы, а переселенческие обозы все тянулись еще по горам и равнинам турецкой земли, подолгу бивуакируя то в знойных долинах Аракса, то в холодных ущельях Саганлугских гор, то в открытых безлесных полях Карсского пашалыка. Зима застала их на дороге. Бедствия переселенцев, не имевших у себя не только запасов теплой одежды, но даже и обуви, увеличивались с каждым днем. Под влиянием тяжких страданий, не видя конца своему пути, народ приходил в отчаяние; многие пытались вернуться назад, другие открыто роптали на Карапета, считая его виновником народного несчастья. Но Карапет, страдавший душой не менее других, поддерживал колеблющийся дух населения и, как новый Моисей, вел свой народ в обетованную землю. Был уже седьмой месяц пути, а вся эта двигавшаяся громадная масса переселенцев едва только успела еще достигнуть русских пределов. Отсюда около двух тысяч семей пошли в Борчалу, Бомбаки и Шурагель; еще до ста семейств осели в Ахалкалаках, вызвавшись устроить форштадт под самой крепостью; остальные, до тридцати пяти тысяч душ, направились в Ахалцихе, избранный ими добровольно, так как и климат и местность его ближе подходили к их родине.

Но неприветливо встретило переселенцев их новое отечество. Помещений для них приготовлено не было, и большинству пришлось провести суровую зиму в палатках, наскоро разбитых на тех самых горах, где впоследствии образовался новый Ахалцихе. Не в лучшем положении оказались и сельские обыватели. Нужно сказать, что Ахалцихский пашалык в продолжение войны обезлюдел; многие из жителей сделались жертвой войны, другие бежали за границу, и потому оставшиеся после них пустопорожние земли стали считаться казенными. Их-то теперь и отвели переселенцам. Но едва на этих землях поселились армяне, как из-за границы начали возвращаться разные прежние владельцы, чтобы, пользуясь правом мирного трактата, продать их в чужие руки и опять удалиться в Турцию. Мусульмане спешили продавать свои земли, и покупщики приобретали их за ничтожную цену. Из этого вышло то, что более тысячи шестисот семей неожиданно очутились на земле частных владельцев и лишились всех дарованных им преимуществ. Новые помещики потребовали у них деньги за пользование землей и стали взыскивать их при помощи земской полиции, которая не могла отказать им в этом законном требовании. В результате вышла путаница, вредившая и казне и переселенцам; пришлось скупить все частные земли, на которых поселились армяне, платя владельцам уже двойную сумму, или переселять армян с места на место.

Потребовалось, таким образом, несколько лет, чтобы переселенцы прочно водворились наконец на местах их жительства и освоились с чуждыми им русскими порядками. В Ахалцихе, на правом берегу Посхов-чая, даже возникла за это время целая новая часть города, которую переселенцы просили назвать Новым Арзерумом – в память их прежнего отечества. Архиепископ Карапет и здесь много заботился об устройстве быта армян, и имя его увековечено в памяти народа основанным им училищем, которое в честь своего учредителя и названо Карапетовским.

Если не лучше, то, во всяком случае, гораздо скорее и без таких треволнений устроились переселенцы из Карса и Баязета, разместившиеся сразу по таким местам, где жило сплошное армянское население. Из Карса вышло тогда две тысячи двести шестьдесят четыре, а из Баязета четыре тысячи двести пятнадцать семей, из которых только часть заняла Карабаг, Бомбаки и Шурагель, а главная масса осела в Армянской области.

Покидая старую родину, чуждую их вере и национальности, эти переселенцы вступали теперь на ту библейскую землю, где жили их праотцы, где была колыбель Великой Армении. Трудно выразить те чувства, которые волновали их при виде этой обетованной страны, на страже которой, издалека поражая взор, стоят, как три великана, три колоссальных горы. Вот Арарат Большой в своей серебряной раздвоенной тиаре, точно огромный шатер, покрытый снежным, сверкающим куполом. Вот Арарат Малый, «в черном остроконечном клобуке армянского монаха», а перед ними стелется широкая равнина – Абаранское поле, полное славных воспоминаний для русского войска, и служит оно подножием третьей колоссальной горе – Алагезу, что в переводе означает Божий глаз. Как бы оторванный от цепи первоклассных гор, отдельно и живописно стоит Алагез, и его снеговая вершина, как серебряный венец, одиноко и рельефно вырисовывается в синеве южного неба.