Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

В случае Домициана и Домиции союз между императорским сыном и дочерью Корбулона — которого Нерон к тому же заставил совершить самоубийство, — мог помочь новой династии обозначить свою позицию как защитников героических жертв тирании предыдущего императора. Он также давал провинциальным Флавиям ценную привязку к старой, уважаемой римской семье с безупречной родословной.[537]

С другой стороны, любовная история старшего брата Домициана вызывала у его отца много проблем. До взлета Веспасиана к пурпуру Тит был уже женат дважды. Первой его женой была Аррецина Тертулла, дочь командира преторианской гвардии; после ее смерти он женился на Марции Фурнилле — женщине с большими связями, с которой он развелся после того, как примерно в 65 году она родила дочь, Юлию Флавию, которую по традиции забрали жить в дом дяди Домициана после его свадьбы с Домицией Лонгиной в 71 году. Ценис играла в императорском доме роль дуэньи, как это было традиционно для женщин Юлиев-Клавдиев.[538] Когда Тит в конце концов снова появился в 71 году в Риме, чтобы принять участие в триумфальном праздновании победы в Иудее, он был один. Но к 75 году Береника тоже прибыла в Рим, сопровождаемая братом Агриппой II, и заняла резиденцию в городе. Ее проживание в столице в течение следующих четырех лет стало знаком вызова, брошенного общественности династией Флавиев.[539]

Сохранились лишь крупицы свидетельств о совместной жизни Береники и Тита в Риме, но их достаточно, чтобы почувствовать ту особую смесь газетных домыслов, саркастических насмешек и недовольного ропота, которые сопровождали ее водворение в картину семейства Флавиев. После ее прибытия они с Титом последовали примеру Веспасиана и Ценис, живя вместе, как будто были супругами. Но в то время как император и его любовница сожительствовали в относительно осторожном уединении в садах Саллюстия, Береника и Тит въехали в императорский дворец на Палатине, вызвав разговоры о том, что иностранная любовница Тита «уже ведет себя как будто его жена» — повторяя злое осуждение Цицероном присутствия Клеопатры в доме Цезаря.[540]

Вскоре после конца династии Флавиев сатирик Ювенал в резкой обличительной речи против ювелирных украшений на женщинах, издеваясь, ссылается на «легендарный бриллиант», который когда-то носила Береника и которого, по словам Ювенала, сильно домогалась другая женщина. Он занес бриллиант в список подарков от «варвара Агриппы своей обвиняемой в кровосмешении сестре» — вспомнив слух об их сексуальной связи.[541] Указывая на бриллиант Береники, Ювенал апеллировал к аудитории из старых сплетников и моралистов, любивших втягивать щеки в самодовольном неодобрении.[542] Такое богатое украшение резко контрастировало с образцами скромности и женственности римских женщин, таких как Корнелия, демонстративно пренебрегавшая ювелирными изделиями.

Сила украшений в представлении римлян впервые была продемонстрирована во время печально известных дебатов 195 года до н. э. по поводу отмены деспотического закона Оппия, первоначально принятого во время кризиса в Пунической войне с Ганнибалом двадцатью годами ранее. Его целью было ограничить расточительность женщин, чтобы остановить расходование финансовых ресурсов, необходимых на военные усилия. Закон запрещал обладание более чем пол-унцией золота, ношение одежд, окрашенных дорогими цветными пигментами, особенно пурпуром, передвижение в запряженных лошадьми экипажах внутри городской территории. Однако когда появилась возможность отменить закон, некоторые римские матроны, как сообщалось, пришли на Форум, чтобы выразить свой протест. После яростных дебатов, во время которых грозный консул Катон высказался в пользу сохранения закона, он все-таки был отменен, и женщинам снова позволили носить свой пурпур.[543]

Береника оказалась заложницей того же самого отношения римлян к использованию женственных предметов и украшений. Противники Катона признавали, что женская одежда и украшения являются для дам тем же, что торжества и государственные знаки различия для мужчин, позволяя им демонстрировать свое богатство и статус и при этом давая возможность польстить мужу и отцу. Модные геммы из камня, подобные той, что носила Береника, украшались жемчугом, сапфирами, рубинами, цитринами, гранатами, аквамаринами, изумрудами и неограненными алмазами. Те же самоцветы вставлялись в кольца, серьги, браслеты или ожерелья, которые могли обвивать шею двойной или тройной нитью. Некоторые очень богатые дома имели собственных ювелиров. Как показывают находки из монумента Ливии, даже Ливия держала мастера, который работал для нее с жемчугом.[544]

Но до самой поздней античности вы напрасно будете искать эти жемчуга на портретах Ливии, а также других женщин имперской семьи. Это внешнее отсутствие украшений, противоречащее материальным свидетельствам из художественных и археологических находок, показывает, что женщины, включая даже Ливию, в реальной жизни наверняка носили ювелирные изделия — но опасались демонстрировать богатство на публике.[545]

Ювенал был не единственным писателем, высмеивавшим сорочью любовь женщин к сверкающим побрякушкам, а Береника — не единственной женщиной, ставшей мишенью общественного неодобрения. Сказочно богатую третью жену Калигулы, Лоллию Паулину, критиковали за посещение простого банкета по поводу помолвки в усыпанном изумрудами и жемчугами одеянии стоимостью сорок миллионов сестерций, а ее предок Антоний, как известно, развлекался со столь расточительной женщиной, что ей ничего не стоило растворить бесценную жемчужину в стакане вина, чтобы выиграть пари. Словом, бриллиант Береники превращал ее в реинкарнацию Клеопатры, создавая проблемы и давая повод показывать пальцем в беспринципную чужестранку с шокирующими манерами.

Утверждение одного из современных биографов, что Береника превратила Палатин в восточный двор, является лучшим отражением этих подозрений о не-римском влиянии — независимо от истинной трансформации Палатина времен Флавиев.[546] Однако из комментариев римского адвоката того времени Квинтилиана следует, что любовница Тита действительно оказалась втянута в большую политику. В своем знаменитом руководстве по ораторскому искусству он заметил, что однажды обсуждал некое дело перед «царицей Береникой», в котором она выступала также и как ответчик, — хотя он не обнаружил ее преступления.[547] Возможно, что Квинтилиан обращался не к криминальному суду, а к собранию имперского совещательного совета, и что Береника была приглашена туда (может быть, даже самим Веспасианом), чтобы дать показания или совет по какому-то вопросу, в котором она имела опыт, например, по управлению Иудеей.[548]