Голоса деймонов  - Филип Пулман

Можно было бы открыть сборник сказок братьев Гримм на любой странице и привести в пример любой отрывок, но мне захотелось найти такой, в котором будет слово «полночь» — в продолжение темы, заданной Дэвидом Копперфилдом, и в честь старинных часов из повести Филиппы Пирс.

Так или иначе, этот слог — безымянный, безмятежный и не ведающий ни тени сомнения — словно говорит нам: «Вот что произошло». События определенно остались в прошлом — когда-то давным-давно. Голос рассказчика точно знает, что это были за события, в какой последовательности они происходили и как изложить эти события ясно и недвусмысленно. (Для литературного текста двусмысленность вполне может быть достоинством. Кто, например, способен с полной уверенностью сказать, что именно подразумевает Генри Джеймс в тех или иных пассажах? Привидения из «Поворота винта» — это объективная реальность или плод расстроенного ума несчастной гувернантки? Этого не знает никто, и насколько менее интересной стала бы история, если бы мы это знали!)

Но в народной сказке нет никаких двусмысленностей. Королева из сказки «Братец и сестрица» вне всякого сомнения мертва; мы даже знаем, где спрятано ее тело. Так что кормить ребенка приходит привидение: мы знаем это наверняка. Яснее некуда!

Но поскольку события народной сказки излагаются нам с такой кристальной ясностью, они должны быть интересны сами по себе — иначе история не произведет на нас никакого впечатления. Они должны быть драматичными, бурными и красочными. Представьте себе, во что превратилась бы «Эмма», если бы мы попробовали рассказать ее в стиле народной сказки:

На этом, я полагаю, вы остановитесь и приметесь чесать в затылке. Если попытаться пересказать «Эмму», «Ярмарку тщеславия» или «Тома и полночный сад» в форме народной сказки, выйдет сущий кошмар: роман — слишком сложное произведение, и многие его события — в отличие от той беспощадной мелодрамы, к которой сводится народная сказка, — происходят в душе персонажей, скрытно, не на виду.

На всякий случай оговорюсь: под беспощадной мелодрамой я имею в виду исключительно события народной сказки. Голоса рассказчика это не касается. Напротив, в голосе лучших сказок братьев Гримм (или, если уж на то пошло, сказок из собраний Кэтрин Бриггс, Итало Кальвино, или Александра Афанасьева, или баллад наподобие «Сэра Патрика Спенса») чувствуется то же достоинство, которое присуще стилю Филиппы Пирс, — «классический» тон, отмеченный ясностью, уверенностью и спокойной отстраненностью.

Но «Том и полночный сад» — не народная сказка, и он рассказан по-другому — опять-таки лучшим из возможных способов, какими можно было рассказать такую историю.

Прежде чем завершить свое краткое выступление на тему таинственного персонажа, которого мы называем рассказчиком, я хотел бы немного подробнее остановиться на том, как именно может действовать рассказчик внутри самого повествования.

Всякое повествование с чего-то начинается, и всякий, кто пытался написать рассказ или роман, прекрасно знает, что правильно начать труднее всего. С чего именно начать — с какой точки из жизни персонажей? Подумаем о точках на прямой времени, с которых могла бы начаться история Тома. Можно было бы начать с того, как Том и Питер собираются построить домик на дереве, и затем описать, как эти планы терпят крушение. Или, например, начать с первых симптомов кори, разлучившей братьев на целое лето. Или с того, как Алан Китсон и Том приезжают к Китсонам, в квартиру многоэтажного дома, окруженного новостройками, — дома, рядом с которым не видно никакого сада и в котором вскоре начнутся полночные приключения Тома. Или с того, как мама Тома пишет Китсонам и просит приютить Тома на некоторое время, пока Питер не поправится. Все это вполне годные отправные точки для нашей истории. Но на деле история начинается с того, как Том собирается в дорогу с дядей Аланом и ужасно сердится и досадует, что ему придется уехать из дому. Чем же это начало лучше других? И лучше ли оно? Может быть, стоило начать с далекого прошлого, с Хетти, с рассказа о том, как маленькая девочка викторианской эпохи с изумлением разглядывает одетого в пижаму мальчика, которого кроме нее больше никто не видит?

Ну, на мой взгляд, начать с Хетти было бы ошибкой — как минимум, потому что это история Тома, а не Хетти. Ведь первый персонаж, с которым мы сталкиваемся, всегда воспринимается как главное действующее лицо — как тот, кому в некотором смысле принадлежит эта история. Одна из особенностей классического стиля — в том, что он не боится очевидного и никогда не старается быть оригинальным. Это история о Томе и его приключениях; зачем же начинать ее с кого-то другого? Что касается вопроса «когда?» — вопроса о том, какой момент из жизни Тома лучше взять за отправную точку, то от него зависит буквально все. И Филиппа Пирс выбирает исключительно правильный момент — ту самую точку, в которой мы видим прошлое Тома (дом, где он жил до сих пор, и людей, с которыми ему вот-вот предстоит расстаться, в особенности брата, по которому он будет так сильно скучать), и в то же время машину и дядя Алана, которые увезут его в будущее. Выражаясь словами Т. С. Элиота, которого я процитировал в самом начале лекции, —

— и это «грядущее» — наше с вами будущее время; время, на протяжении которого мы будем читать историю Тома.

Начало у всякой книги только одно, но это не значит, что все ваши проблемы решатся сразу, как только вы найдете лучшее из возможных начал. Каждую следующую фразу придется серьезно обдумывать, выбирая самое удачное местоположение для рассказчика. Насколько близко к персонажам стоит рассказчик? Ну, по крайней мере, достаточно близко, чтобы рассмотреть их во всех подробностях.

Если книга начинается со слов «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», то автору стоит поскорее подыскать какую-нибудь конкретную семью и на ней сосредоточиться, иначе читатель решит, что перед ним не роман, а учебник по социологии. Роман должен показывать людей с близкого расстояния.

В заключение приведу три примера того, как Филиппа Пирс показывает своих персонажей именно с такого, близкого расстояния и с каким великолепным тактом она это делает — то есть находит лучшую из возможных точек обзора и выбирает лучший из возможных моментов для показа.

Первый пример — эпизод, в котором Том спрашивает дядю Алана о природе времени. Дядя Алан (о чем рассказчик нигде не сообщает прямо, но, тем не менее, показывает абсолютно ясно) — чванливый всезнайка, наслаждающийся властью над своей женой и желающий добиться такой же власти над Томом.