Разведотряд - Вячеслав Демченко

Саша это увидел только по тени, пересекшей засаленные доски стола; он так и не обернулся, хоть и прошлась, продёрнула по спине жёсткая щётка нервной дрожи, вроде той, которой конскую шкуру чистят. Впрочем, подавшись назад, на лавку, обнаружил, что руки девать совершенно некуда, а оставить на столе — ещё, чего доброго, станет заметно, как они дрожат. А этого не хотелось бы, хоть и никак не унять: не кто-то там, а разоблачённый враг стоял за спиной.

Наконец руки Новик положил на пояс, на ремень, почти рефлекторно коснувшись пальцами правой руки клапана кобуры…

— Да брось ты! — заметил это его движение Яков. — Не шухерись… Простите, Мария Васильевна, — прищёлкнул он каблуками сапог, точно раскаявшийся гусар и понурил голову. — Обмолвился. Исправлюсь. — И тут же исправился: — Не бойся…

Повернулся к Новику и даже положил руку на его плечо, невольно дрогнувшее.

— Боится… — констатировал Войткевич почти с сожалением.

Саша и в самом деле боялся. Но не за себя. Он напряжённо смотрел на Марию Казанцеву, но так и не мог поймать её взгляда, чтобы определить отношение… К такому вот откровению. Мария Васильевна же, опустив голову, сосредоточенно смотрела в блокнотный листок, будто надеясь найти в нём что-то, доселе не разгаданное.

— Что будем делать? — продолжил тем временем Войткевич, убрав ладонь с плеча Саши и даже вытерев её о штаны. — Вариантов у нас два, ровно по количеству дуэлянтов… Мария Васильевна не в счет. И как дама, и как гражданское лицо, и как лицо, вообще незаинтересованное, — он снова с кроткой учтивостью ей поклонился, отхватив от Новика немую, но вполне красноречивую характеристику: «Клоун».

И продолжил:

— Твой вариант у тебя на лбу написан, как на плакате: «Дави лазутчика! А то лазает тут…» — извини, могу путаться с текстом, они у вас в Агитпропе все на один мотив, как матерные частушки.

— А твой? — угрюмо перебил его словоблудие Новик, оборачиваясь.

Войткевич нависал над ним, скрестив на груди руки и покачиваясь на каблуках с самым беспечным выражением лица, будто в кармане мешковатых штанов у него лежала индульгенция от самого Апостола Петра на все, самые невообразимые, прегрешения. Хотя вполне возможно, что источником его бесстрашия был крепкий спиртовой дух, увязший в старообрядческой бороде.

— А не побоишься? — прищурился Яков, став окончательно похожим на того же старообрядческого хитрюгу.

— Тебя или немцев? — прочистив горло, уточнил Саша.

— Меня… Или немцев… — почти повторил Войткевич.

— Я попрошу вас… — неожиданно прервала Мария эту неспешную, с долгими корректировочными паузами, точно артиллеристская перестрелка, дуэль. — Как лицо незаинтересованное…

Оба лейтенанта повернулись к женщине, обнаружив её у заслонки чугунной буржуйки. Как ни в чём не бывало, Мария Васильевна поправляла на ней желтоватые от хозяйственного мыла бинты. Спиной к мужчинам, как будто и не разыгрывалась тут какая-то особенная драма.

— Во дворе не холодно ещё… — заметила она, рассматривая порядком изношенные бинты на просвет тлеющих головешек.

— Конечно, — поднялся Новик и, не пытаясь особенно увернуться, подвинул плечом Войткевича. — Мы уходим.

— Звучит почти как «Пойдём, выйдем»… — демонстративно отряхнув плечо, хохотнул Войткевич. — Пойдём!

— И ещё попрошу вас… — позвала их Мария Васильевна, когда Новик уже взялся за край полога.

Они обернулись. Она встала. Прямо, привычно выгнув спину, как на фото дворянской фамилии, и только нервные пальцы охватили локти, будто озябла… Но так и не обернулась.

— Только, мальчики… — мягко, нерешительным предисловием к просьбе, позвала она снова.

В этом её обращении… Неуверенном: «Не послушают!» — действительно чувствовалась просьба. Извечная женская, девичья, сестринская… не важно. Просьба. Лишь бы они — мужики, братья, мальчишки… Лишь бы перестали брать в руки и баловаться своими страшными мужскими игрушками.

— Прежде чем перестрелять друг друга, выслушайте…

Войткевич хмыкнул. Новик закусил изнутри нижнюю губу, но тоже промолчал.

Тогда Мария Васильевна добавила:

— Ведь, по крайней мере, одному из вас придется объяснить, почему он сделал это… И не только следователю, но и себе…

— Ну, что, братишка? — спросил Войткевич, заложив большие пальцы рук за пояс. — Будем слушать или как?

— Какой я тебе брат? — резко повернувшись к нему, процедил Новик сквозь зубы.

— Ну, если не по разуму… — панибратски подмигнул ему Яша. — То хотя бы по оружию…

— Слушай!.. — начал закипать Саша; вся эта комедия недомолвок, неполных разоблачений, признаний не до конца, надоела ему, как…

— Хорошо, не хочешь «брат»… — продолжал ёрничать Яков Осипович (почему-то снова захотелось звать его именно так), продолжал, будто и не замечая желваков, ходуном ходивших на висках Новика: — «Коллега» — устроит?

— Какой, в жопу, коллега?

— Как точно указано местоположение… — заметил Войткевич. — Именно…

Он вдруг помрачнел, словно, бесповоротно вытеснив хмель, навсегда нагрянуло и оглушило похмелье. Такое, что и рот открывать нет ни малейшего желания, не то чтобы говорить.

Но, тем не менее, свой посыл Войткевич закончил:

— Именно коллега… По НКВД. Так что слушай…

Луна уже разбухла и поседела за чёрным частоколом сосен.

— Что там у тебя за второй вариант? — спросил лейтенант Новик спустя не один час их беседы… По большей части монолога Войткевича.

— Вариант? — поднял голову тот, перестав с сожалением рассматривать последнего красного светлячка, затухающего в чёрном влажном мху. — Курево закончилось. И то, что хранилось как НЗ, в мятой пачке с гербовым орлом рейха — тоже.

— Ты оставлял за собой вариант на случай дуэли… — напомнил Новик.

— А:… — задавил красную искорку подошвой сапога Яша. — Вариант мой туп, как всё гениальное. Ты пойдёшь со мной. К почтовому дубу. На встречу с гауптштурмфюрером Бреннером. Убедишься. Но… — он повернул голову к Саше, однако взгляда его не нашёл. Старший лейтенант упрямо смотрел на луну, проседающую в сосновых лапах. — Но убедишься только в том, что я действительно германский шпион. Оборотень… — проследив его взгляд на серебристый череп луны, добавил Войткевич. — Во всё остальное тебе придётся поверить…

— Попробую… — после минутной паузы, негромко подвёл итог беседе Новик.

Он действительно мог только попробовать. Верить — не мог. Но попробовать мог. Особенно после того, что сказал ему ефрейтор Ранев… Про Настю. Его Настю…

Хотя, казалось бы? Какая связь между этим матёрым, то ли нашим, то ли фашистским, то ли всё сразу, разведчиком? И его Настей… Такой открытой, искренней и неистовой — как пламя, игривой и обжигающе честной — как ласковый огонёк. Но…