Зимний сад - Кристин Ханна

цветет недалеко от дома. Невозможно поверить, что в такой чудесный день над Ленинградом нависла война… но, свернув за угол и подойдя к сберкассе, они видят, что перед закрытой дверью уже столпились люди: все кричат, размахивают сберкнижками, многие плачут.

– Мы опоздали, – говорит мать.

– Что происходит? – спрашивает Ольга, оглядываясь и беспокойно теребя волосы.

Какая-то старушка издает стон, падает, и в считаные секунды толпа смыкается над ней.

– Касса закрыта. Все разом захотели забрать деньги.

Мать до крови кусает губу и тащит дочерей к продуктовому магазину. Люди волокут все, что только могут унести. Прилавки почти опустели. Цены взлетели в два, а то и в три раза.

Вера не верит глазам. О войне сообщили лишь пару часов назад, но продукты уже закончились, и повсюду паника и отчаяние.

– Мы уже однажды через это прошли, – замечает мама.

Они покупают что еще осталось и на что хватает денег: немного гречки, муки, чечевицы и сала. С этой скромной добычей они бредут домой через заполненные народом улицы и только к шести часам добираются до квартиры.

Вера слышит, как плачут за дверью дети, и сердце у нее сжимается. Она быстро отпирает замок и обнимает детей.

– Мамочка, я соскучился, – бормочет сынишка, уткнувшись ей в шею.

Вера решает, что больше никогда не бросит малышей одних – даже если так велит мама.

– Папа не приходил? – спрашивает она у Ани, дочь молча пожимает плечами.

В это время он уже должен вернуться.

– С ним все хорошо, – говорит мать, – сейчас тяжело перемещаться по городу.

Но Веру все равно грызет тревога, с каждой минутой все более острая. Саша появляется после восьми. Лицо у него грязное, а волосы взмокли от пота.

– Верушка, – он привлекает ее к себе и сжимает так крепко, что у нее перехватывает дыхание, – все трамваи были забиты. Мне пришлось всю дорогу бежать. Ты как? Все в порядке?

– Теперь да, – говорит она.

И сама в это верит.

Той ночью, слушая бабушкин храп в их душной и тесной комнатушке, Вера приподнимается на кровати. Через окна, заклеенные газетами и крест-накрест бумажной лентой, в комнату проникает лишь тусклый свет. Город погружен в неестественную, пугающую тишину. Ленинград будто затаил дыхание и боится даже вздохнуть.

В полумраке их квартира кажется еще меньше, еще теснее. Теперь, когда в комнате стоят три узенькие кровати, а на кухне – кроватки детей, здесь буквально некуда ногу поставить. Семья даже пообедать вместе не может – не хватает ни стульев, ни места.

Мать и Ольга тоже проснулись и сидят на кровати. Саша тихо лежит рядом с Верой.

– Я не понимаю, что нам делать, – шепчет Ольга. В девятнадцать лет ей стоило бы мечтать о любви, о прекрасном будущем, а не размышлять о войне. – Сталин…

– Ш-ш-ш! – Мать бросает взгляд на спящую бабушку. Есть вещи, которые нельзя произносить вслух. Ольге пора бы это запомнить. – Завтра мы как обычно пойдем на работу, – продолжает она, – и послезавтра, и послепослезавтра мы будем делать, что делаем обычно. А пока что надо поспать. Повернись, Оля. Я тебя обниму.

Они снова укладываются, и Вера слышит, как скрипит под ними старенькая кровать. Она ложится рядом с мужем, пытаясь найти в тепле его тела утешение. Света в комнате не хватает, чтобы разглядеть его лицо, она различает только черные и серые пятна, но дышит он размеренно и ровно, и это помогает ей успокоиться. Она гладит его по щеке, ощущает под пальцами мягкую щетину, которая стала для нее столь же родной, как обручальное кольцо на пальце. Она тянется к лицу мужа, чтобы поцеловать, и когда их губы соприкасаются, весь мир на мгновение замирает, но Саша отстраняется и шепчет:

– Тебе нужно быть сильной, Верушка.

– Мы будем сильными, – шепчет она в ответ, теснее прижимаясь к нему.

Спустя два дня они просыпаются посреди ночи от непонятного грохота.

С бешено бьющимся сердцем Вера спрыгивает с постели и, перемахнув через кровать матери, пробирается к детям. Оконные стекла дребезжат от пальбы, из коридора несутся топот и крики.

– Быстрее, – с поразительным спокойствием говорит Саша.

Он собирает всех вокруг себя, пока мать Веры складывает еду – сколько получится унести. Только на улице, когда они стоят среди соседей под бледно-голубым небом, им становится ясно, в чем дело: это советские зенитки готовятся к предстоящим атакам.

Рядом с их домом нет укрытий на случай бомбежек. Мать предлагает соседям объединиться и завтра же обустроить в подвале убежище.

Выстрелы и сверхъестественная тишина сменяют друг друга. Саша смотрит на Веру. На руках у него спит Лева (он и не такое способен проспать), Аня стоит рядом, разглаживая накинутое на плечи одеяло и посасывая большой палец. Она отучилась от этого уже достаточно давно, но война пробудила младенческую привычку.

– Я должен идти на фронт, – говорит Саша.

Вера трясет головой; его взгляд пугает ее сильнее выстрелов.

– Я студент, да еще поэт, – говорит Саша, – а твой отец – враг народа.

– Твои стихи не опубликованы…

– Я под подозрением, Вера, и ты это знаешь. Под подозрением так же, как и ты.

– Ты не можешь уйти. Я тебя не пущу.

– Все уже решено, Вера, – говорит он. – я записался в народное ополчение.

К ним подходит мать, сжимает Верину руку.

– Разумеется, Саша пойдет на войну, – спокойно произносит она, и Вера понимает, что мама пытается предостеречь ее. Нельзя переставать играть роль. Даже сейчас, когда палят зенитки, на их улице маячит черный воронок.

– Так нужно, – говорит Саша. – Красная армия лучшая в мире. Мы быстро зададим немцам жару, и совсем скоро я буду дома.

Вера чувствует, что Аня, которая вцепилась в ее ладонь, ловит каждое слово, да и все соседи, и даже совсем незнакомые люди вокруг – все прислушиваются к их разговору. Она не забыла, что именно полагается чувствовать и говорить, но сомневается, хватит ли ей сейчас сил притворяться. Ведь однажды отец уже сказал очень похожую фразу: «Не волнуйся, Вера. Я всегда буду рядом».

– Пообещай, что вернешься ко мне, – просит она.

– Обещаю, – спокойно говорит Саша.

Но Вера знает, что такие обещания бессмысленны и бесполезны. Повернувшись к матери и уловив в ее взгляде то же понимание, Вера вдруг видит свое детство в новом свете. Ради детей ей придется быть сильной.

– Постарайся сдержать слово, Александр Иванович.

На следующее утро она просыпается до рассвета и в сумрачной тишине отыскивает фотографию, сделанную в день свадьбы.

Сквозь пелену слез она смотрит на их радостные, светлые лица, затем достает фотографию из рамки