Дорогая буква Ю - Игорь Шестков

Спать меня уложили на двуспальной кровати хозяев (с золотистыми металлическими украшениями и рюшками), а сами они устроились на ковре в детской. Если бы я не был пьян как свинья, ни за что бы не допустил этого. Но сделанного не воротишь.

Проснувшись, испытал неловкость. Эдик был смурной, Зинка смотрела на меня волком… нельзя было не заметить то, что она заревана, синяк на щеке припудрила… видимо поругалась с мужем из-за нежеланного гостя на их брачном ложе, и он врезал ей в сердцах по сахарной физиономии. Рука у Эдика была тяжелая.

Вечером следующего дня я поселился в пустующей квартире матери Эдика, а через пару недель уехал в «лагерь для еврейских беженцев» в Глаухау.

…

Эти первые две недели в Дрездене… стояла ясная погода. Хотелось жить и радоваться. Я распахивал как можно шире воротничок моей куцей курточки. А хотел распахнуть душу.

Как же сладок был переливающийся перламутрами, качающийся воздух чужбины!

Воздух культурной Европы!

Европы, только недавно освободившейся от гнета своего и советского коммунизма. Еще по улицам Дрездена разгуливали обескураженные и озабоченные офицеры Красной армии, еще в наглухо запертых гарнизонах томились в казармах согнанные со всех уголков «нерушимого союза» голодные и униженные командирами и «дедами» солдаты, а в ангарах, шахтах и бункерах все еще ждали своего часа ракеты, самолеты, танки, катюши… весь арсенал смерти, который приволок сюда СССР, чтобы грозить всему миру и шантажировать чужих и своих… но острие стрелы тоталитарного государства рабочих и крестьян уже потеряло прочность. И сама стрела на глазах превращалась в костыль злобной слабоумной старухи.

…

Тогда, в октябре 1990 года, я не думал о серьезных материях. Не думал я и о окружавших меня бывших гэдээровцах, которым вскоре пришлось очень туго. Почти все они потеряли работу и привычный уклад жизни. Потерял работу на своей фабрике и Эдик. Но, кажется, вовсе не жалел об этом.

Я жадно, как студент Ансельм, разгуливал по берегу Эльбы.

Отчетливо слышал звон хрустальных колокольчиков и искал зеленых золотых змеек. Всюду мне виделись чудеса.

Вон старинный мост.

Вон величественные руины Фрауэнкирхе.

А тут целая галерея на открытом воздухе. Саксонские курфюрсты. Усатые все и толстые.

Тут продают аметисты из Рудных гор, а тут — книги, книги, книги. По иронии судьбы первой книгой в мягкой обложке, попавшейся мне руки, был «Архипелаг» по-немецки. В одном томе. Уцененный, всего за одну марку.

Правильно, подумал я, так и надо. Сколько можно натужно скорбеть и мучить себя клоповыми шкафами прошлого. Весело отбросил «Архипелаг» в сторону и стал листать эротический комикс «Бешеный Джо в стране горячих вагин». Содержание соответствовало названию.

Пошлость! Ну и что с того? Испугали…

Это слово не зря существует только в русском языке. Это такая специальная желчь, которой русские интеллигенты плюются друг в друга… а иногда оплевывают ей и самих себя. Пора перестать плеваться. Надо брать то, что жизнь дает.

…

Подошел к Цвингеру.

Сердце застучало, как на первом свидании.

Наконец-то я увижу то, о чем мечтал много лет, разглядывая снова и снова скверные иллюстрации дедушкиного тома «Дрезденская галерея», напечатанного издательством «Искусство» в начале шестидесятых.

Верьте мне. Я посмотрел в глаза «Сикстинской мадонне». Погладил путти по головкам.

Приляг рядом с «Дремлющей Венерой» Джорджоне. Надеюсь, не разбудил.

Вытащил стрелы из тела «Святого Себастьяна» да Мессины. Хватит, достаточно настрадался парень.

Пощупал за грудь «Вирсавию» Рубенса.

Вырвал письмо из рук «Девушки, читающей письмо» Вермеера. И попытался его прочитать. Ничего не понял.

Не позволил палачу на центральной части «Алтаря Святой Екатерины» Кранаха вынуть из ножен меч.

Налетался всласть в чудных пространствах картин Белотто.

Осторожно подергал за волосы «Святую Агнессу» де Риберы. Как же она на меня посмотрела!

Погрозил пальцем грозному старику с кинжалом в руках работы Гольбейна Младшего.

Стащил раковинку и часы с натюрморта Питера Класа.

…

Гулял по залам Дрезденской галереи часов пять или шесть.

Обезумел от восхищения.

Встретился с высшей жизнью.

С высшей энергией.

И удивительным смирением перед судьбой. Согласием с волей Творца.

И удавшимся сотворчеством.

А от глаз Сикстинской мадонны просто не мог оторвать взгляд. Пялился, пялился. Влюбился в нее как в земную женщину.

…

Побрел в квартиру эдиковой матери недалеко от главного вокзала. В ужасном сером доме с аркой. В доме, несколько раз переболевшем оспой.

По дороге купил йогурты и ячменную лепешку размером с блюдо. В турецком киоске. Деньги надо было экономить.

В квартире было нестерпимо холодно. В большой комнате стояла угольная печь, но я не знал, как ей пользоваться.

В ванной комнате на стене висел газовый нагреватель. Включил его не без труда и напустил в ванну горячей воды. Разделся и лег. Как хорошо! Стал вспоминать увиденные картины. Заснул. И проснулся через три часа. В ледяной воде.

Выскочил, дрожа и умирая, вытерся, приготовил себе большую кружку растворимого кофе и выпил его, заедая остатками лепешки.

Нашел в шкафу ватные одеяла, завернулся в них и заснул на узкой деревенской кровати. Неужели Эдик привез ее сюда из своей кавказской деревни?

Мне снилась Сикстинская мадонна.

В стране горячих вагин.

Эдик взял меня с собой в Берлин. Высадил из своего форда у станции эс-бана Цоо и обещал забрать там же в шесть вечера.

Западный Берлин — вокруг Мемориальной церкви кайзера Вильгельма (обычно называемой Гедехтнискирхе) — еще не потерял тогда, в октябре 1990 года своей привлекательности для десятков тысяч туристов со всего света, львиную долю которых составляли все еще не насытившиеся «западом» бывшие гэдээровцы. Форменно притягивал к себе людей.

Рестораны, кафе, кинотеатры и театры, галереи и фешенебельные магазины от огромного торгового центра КаДеВе с одной стороны до самого конца шикарной улицы Курфюрстендамм (называемой просто Кудам) с другой были полны народа. По Кудаму еще разгуливали элегантно одетые мужчины и женщины. Попадались даже фраки и смокинги. Дорогие платья коктейль. Шляпки и шляпы.

В отелях не было свободных номеров.

Гуляющую публику развлекали самодеятельные музыканты, певцы, фокусники, гимнасты и танцоры, тут и там неизвестные художники малевали прямо на асфальте прекрасные картины, мастера-графики рисовали карандашом на бумаге реалистические портреты радостно позирующих прохожих. Был и один артист, строивший удивительно гадкие рожи. Натягивающий безразмерные губы на нос. Вокруг него толпилось куда больше народа, чем вокруг классической певицы, настырно и нудно тянувшей «Аве Марию».