Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев

— Извините, что я вас перебиваю, Рута, но что значит «уснуть сложенными, как ветряные мельницы»?

— Бедняжечка вы моя, вы только об этом и думаете все это время?! Я тут выворачиваю наизнанку свое нутро, обливаюсь перед вами кровью, а вы, оказывается, меня совсем не слушаете и об истории поселенчества тоже забыли, потому что как «спать сложенными, как ложечки», вы понимаете, а теперь вы пробуете представить себе, что значит «спать сложенными, как ветряные мельницы», чтобы вечером прийти домой и сказать своему Иоси или как его там зовут, вашего счастливого мужа — простите, вашего счастливого партнера, выражаясь по-гендерному… он не Иоси?.. хм, я почему-то думала, что у женщин по имени Варда большинство мужей называются именно Иоси… ну, не важно, — сказать ему: «Слушай, какую штуку я сегодня узнала симпатичную! Оказывается, уснуть сложенными, как ветряная мельница, означает, что тот, кто был вверху, остается на том, кто снизу, но их тела слегка повернуты этак по диагонали, как буква X, и все четыре руки и четыре ноги раскинуты, и тот, кто смотрит на нас сверху — как правило, Господь, — говорит себе: „Какая красивая ветряная мельница получилась, почему бы ее не покрутить? Приди, дух, и дохни, дохни на эти сухие крылья, чтобы немного полетали“»[115].

1

За час до убийства вдоль низкого хребта, что разделял два соседних вади, летела большая сойка. Она летела с запада на восток, летела и громко кричала.

Крики разного рода — это не только язык соек, он сама их сущность, и эта сойка кричала, не переставая, чтобы известить весь мир о том, что в тех двух вади, где лишь изредка можно увидеть людей, она видит сразу несколько человек, а самих идущих по вади людей известить о том, что они обнаружены, что мужественная и бдительная сойка увидела их, что она их не боится и наблюдает за ними с высоты своего полета.

В том вади, что тянулось с запада на восток чуть южнее, сойка видела трех мужчин, которые медленно шли друг за другом. Первым шел молодой, высокий, плотного сложения парень в короткой кожаной куртке. Его подошвы то и дело оскальзывались на камнях, и тогда с его губ срывалось громкое проклятье. Замыкал группу толстый, низкорослый человек лет пятидесяти: на носу очки, на голове светлая шляпа, за спиной рюкзак. А между ними шел высокий, худощавый мужчина, рот которого был заклеен широкой липкой лентой. Колени мужчины подгибались, и капли пота срывались с носа от напряжения, потому что на плечах у него лежало туловище мертвой козы. Сойка снизилась немного, чтобы убедиться в том, что она не ошиблась.

Трое идущих поднялись по склону вади, миновали его крутой изгиб и подошли к росшему за ним большому харуву. То было на редкость большое дерево, из тех диких деревьев, которым повезло, — им не пришлось расти на скудном, тонком слое почвы, подостланном одним лишь камнем, да сушью, да голодом. Толстый, сытный слой земли достался этому дереву, и оно вросло в него всеми своими корнями. Кто-то или что-то — то ли руки пастухов, то ли челюсти телят — когда-то уже поработали здесь, лишив этот харув нижних ветвей и сделав его похожим скорей на зонт, чем на ту гигантскую беседку или шатер, какими большие харувы обычно любят издали казаться. Теперь под ним можно было стоять во весь рост, и его густая листва защищала от осенних дождей и дарила прохладную тень в летние хамсины. Под ним и вокруг него лежали большие валуны, похожие на окаменевшие тела древних быков, медленно жующих известняки и века, а небольшие кучки пепла, окурки былых сигарет, копоть на камне, эти остывшие останки былых костров, свидетельствовали о давних, редких посещениях людей. Сойка знала, что пришедшие к харуву люди тоже усядутся под большим харувом, и надеялась, что и они, подобно их предшественникам, тоже оставят по себе вкусные объедки.

В северном вади, что тянулось в ту же сторону параллельно южному, сойка видела одного-единственного путника — медленно идущего старика с маленькой сумкой на плече и толстой палкой в руке. Один его глаз был закрыт повязкой, второй смотрел на землю. Старик шел, то и дело отставляя палку и опускаясь на колени и даже на четвереньки, чтобы лучше высмотреть что-то на земле среди растений.

Сойка спустилась на камень неподалеку от старика и мягко поквохтала ему — поступок, для соек необычный. Сойки умеют и кричать, и вопить, и подражать, в особенности плачу ребенка и мяуканью кошки, но квохтанье они издают крайне редко. Старик покосился на нее своим единственным глазом, выпрямился и шагнул в ее сторону, и тогда она вспорхнула, пролетела метров двести и села снова, на самой кромке хребта, который разделял оба вади. Теперь она резко выделялась на фоне неба и видна была глазу так явно, как в иной день никогда бы не посмела себе позволить.

Старик повернул в ту же сторону. Он поднимался по склону по диагонали, спокойно и размеренно, искупая слабость своего тела разумностью ног и знакомством с тропой. Он знал, что в параллельном вади, которое тянется чуть южнее от него, высится тот большой харув, который он всегда навещает, чтобы отдохнуть в его тени и поесть в свое удовольствие. Чего он не знал — так это того, что через час будет убит и что его будущие убийцы уже сидят под этим самым деревом.

Те три человека, которые сидели в тени большого харува, тоже не знали, что им предстоит убить этого старого одноглазого человека, который сейчас приближается к ним. Так происходит каждый день: какие-то люди двигаются навстречу друг другу или рядом друг с другом, сознавая это или не сознавая, по улице или по полю, пешком или в машине, тот своим путем, а этот своим, тот по своей долине, а этот по своей, и каждый к своей цели и со своим грузом, и своей причиной, и расчетом, и воспоминаниями, — но с ними ничего не случается, и уж точно не случается то, чему вот-вот предстояло произойти здесь, в этом вади.

Люди в тени харува были заняты тем, ради чего сюда пришли. Человек в шляпе — широкополой панаме, украшенной, как ни странно, розовой ленточкой, — вытащил из кармана куртки револьвер и велел худощавому положить мертвую козу на землю. Вместо этого худощавый — быстрый, гибкий и, видимо, сильный, несмотря на худобу, — внезапно швырнул мертвое туловище прямо в человека в панаме и подался вперед в попытке броситься на него. Однако парень в кожаной куртке тотчас прыгнул на него сзади и, навалившись всей тяжестью, повалил на землю и начал бить кулаками по голове. Упавший свернулся, словно разом утратив все свои силы, и покорно сложил руки за спиной. Парень в куртке быстро связал их обрывком веревки. Все это время человек в шляпе продолжал спокойно целиться в упавшего.

Между тем старик с палкой уже поднялся по склону и начал спускаться в проход, ведущий в то вади, где рос большой харув. Сойка снова вспорхнула, пролетела еще несколько десятков метров и там села на другой камень. Она опять поквохтала и посмотрела на старика, словно желая проверить, следует ли он за ней.

В нескольких сотнях метрах от них, под большим харувом, человек в шляпе с розовой ленточкой положил револьвер рядом с собой, извлек из рюкзака газовую горелку и чайник и поставил их между валунами, где они были бы защищены от ветра. Потом он снял шляпу, вытер вспотевшую голову, разжег горелку золотой зажигалкой, которую достал из кармана, и уселся на камень под харувом, похожий на большое кресло. Он был низкого роста и в больших очках, но человек с острым зрением сразу понял бы — по его шее и суставам рук, — что он очень силен, а по его повадкам и речи, что он главный в этой группе и что в этих местах он не впервые.