Абсолют в моём сердце - Виктория Валентиновна Мальцева

медленно осознаю его губы и нос… Выходит, я сама прижалась к нему! Сознание ускоренно возвращается вместе с тревогой.

И тут происходит непредвиденное – то, чего я меньше всего ждала: его дыхание учащается, разогревается, превращаясь из тёплого в жаркое, медленно и почти незаметно теряет свой размеренный ритм, становясь обрывочным, хаотичным. Затем влажное прикосновение к моей щеке – одно единственное, мягкость и жар, квинтэссенция нежности. За ним ещё одно, и ещё, поцелуи перерождаются в ласки, трепетные и совсем не невинные, эти губы принадлежат не мальчику, это губы опытного мужчины. Мужчины, знающего все секреты и умеющего ласкать так, как могут, наверное, только боги.

Паника сменяется чем-то другим, названия чему я не знаю, но помню, что уже ощущала нечто подобное однажды в Рождество. Шквал эмоций, рождающихся не в сердце, не в душе, а в теле, где-то внизу, в животе. Сумасшедшие горки восхищения. Волны накатывают одна за другой, переворачивая, возбуждая всё, что можно возбудить, перехватывая дыхание…

Его рука уверенно находит край моей футболки, ловко проникает под неё, но движения из быстрых, точных мгновенно перерождаются в медленные, неспешные, полные чувственности. Это не просто ласки, не просто нежные поглаживания, эти касания – мощнейший портал, и мы оба используем его для обмена своими перезревшими желаниями. Его ладонь стремится не просто ощущать, она хочет слиться, проникнуть своими клетками сквозь мембраны моих.

Эштон дышит так, будто сейчас вот-вот задохнется, и у нас действительно маловато кислорода для двоих, но причина ведь совсем не в этом. А в том, что его губы давно покинули мою щёку, переместившись на шею, за ней на ключицы и всю доступную в небольшом вырезе футболки часть груди. То, что он делает губами и, наверное, своим языком провоцирует неконтролируемый протяжный то ли выдох, то ли стон, но я и не подозревала, что способна издавать такие звуки! В то же мгновение Эштон словно вспоминает о главном – о том, что у девушки в его руках есть ещё не тронутые им губы. Эштон так нетерпеливо обхватывает их своими, словно от поцелуя зависит его жизнь, будто во всей Вселенной нет ничего более важного и нужного для него в это мгновение.

Одно молниеносное движение, и его рука на моей груди, ещё одно и пальцы уже под тонкой тканью белья, жест настолько уверенный… что мгновенно отрезвляющий. Прекрасное, чувственное влечение в одну секунду окрашивается чёрно-фиолетовыми тонами мрачного подозрения… или понимания, что этот сумасшедший в своих ласках парень находится в полусне, и, как бы кощунственно это ни звучало, скорее всего, принимает меня за свою девушку, свою Маюми!

О, Боже… Хочется кричать, рыдать, выть, чтоб только дать выход безумному потоку горькой обиды, боли, обжигающей всё внутри. Но я не издаю ни единого звука, не совершаю ни одного жеста, чтобы остановить его, и именно это пугает меня ещё больше – внезапно понимаю, насколько безнадёжно больна им. Нет гордости, нет самоуважения, нет любви к себе. Вся моя сила сконцентрирована в одной единственной точке – желании отдаться ему.

Наверное, он чувствует, что я отравлена, больше не получает отклика на свои всплески желания, ласки, тонкая материя нашей общей энергии соединения рвётся на жалкие ошмётки несбыточного:

– Соня…

И только в этот момент я понимаю, как сильно ошиблась: не было здесь Маюми. Он меня… хотел, именно меня, глупую-преглупую Соню! Сегодня, в эти мгновения Эштон дико, жадно, безудержно желал меня как женщину!

Я обнимаю его, прижимаясь всем телом, хочу вернуть то, что так отчаянно от меня ускользает… или от нас обоих?

– Не нужно этого, Соня!

И мы оба воюем с собственными желаниями, так старательно, что даже окружающая тишина звенит.

– Неужели ты не понимаешь, мы не можем! – он буквально выжимает из себя эти слова, произносит их срывающимся голосом, охрипшим от переживаний и усилий сдерживаться.

– Почему? – шепчу.

– Потому что! – и это не крик, это шёпот, но такой, словно его душа кричит.

– Почему?

– Ты думаешь, мне всё это легко даётся? Я делаю всё, абсолютно всё, что в моих силах! Ты понимаешь это или нет? Да я из кожи вон лезу, чтобы только всё было так, как нужно! Как правильно!

– А может, нам не надо так, как правильно? – я и сама не знаю, какой смысл вкладываю в эти слова, они вылетают сами собой, как естественное продолжение нашего мучительного диалога.

А в душе у меня буря. Безумно хочется рыдать, но, как ни странно, вопиющий идиотизм ситуации почему-то придаёт сил, открывает для меня неизвестный ранее источник энергии, используя которую я достойно внимаю, не всхлипывая и не рыдая. Но слёзы катятся по вискам огромными каплями обиды.

Эштон резко раскрывает молнию спальника со своей стороны, и я даже не пытаюсь его останавливать, потому что знаю – это бесполезно, он скорее будет мокнуть под дождём, нежели согласится находиться со мной в месте, более похожем на ложе, нежели на убежище.

Но я и в этом ошибаюсь. Он возвращается, не сразу, а выждав время, достаточное, чтобы окончательно остыть, снова ложится рядом, но каким-то чудесным образом умудряется ни разу меня не коснуться, ни одного.

Во мне рождается жгучее желание как можно быстрее вернуться домой, скрыться в своей спальне от всех этих выворачивающих душу событий, и только в этот момент я вспоминаю о том, что забыла выключить геолокатор… И вот теперь мне становится по-настоящему страшно.

Утром мы молчим и избегаем взглядов друг друга. Я понятия не имею, что у него на уме, о чём его мысли, а сама снова и снова переживаю произошедшее ночью и… впервые привыкаю к мысли, что мы действительно потерялись, отрезаны от мира, и никто нас не ищет. Наверное, и даже, скорее всего, я стала бы сходить с ума от страха, паниковать, истерить, если бы мой глупый одержимый мозг не был занят более важными для него мыслями: меня не отпускало внезапное понимание того, что Эштон может и не любит, но, по крайней мере, уж точно желает меня физически. И сильно.

День начался с солнца, хорошая погода вернулась так же неожиданно, как и сбежала прошлой ночью. Мы передвигаемся быстро: частично по причине опустевших запасов воды и еды, но большей частью заряженные отрицательной энергией ночной ссоры.

Если то, что случилось, можно, конечно, назвать ссорой.

На очередном привале Эштон, который снова вот уже час как тащит мой рюкзак, внезапно и без лишних церемоний открывает его и начинает нервно копаться: вылетают два моих увесистых учебника по фармакологии,