Петр Иванович - Альберт Бехтольд

В таком же духе все и продолжается. И лорнет непрестанно скользит по Ребману сверху вниз.

– Сколько же ей лет? – спросил он Веру Ивановну, когда снова смог танцевать со всеми. – Я имею в виду, сколько сотен лет?

Она в ответ делает уморительную гримасу:

– У денег нет возраста, они любую женщину делают молодой!

Жизнь шла своим чередом. О том, что идет война, можно было догадываться только по цензорским пометкам на газетах и письмах, которые Ребман получал из дому. Если бы не они, он бы думал, что на белом свете еще никогда не было так тихо и мирно, как нынче.

Хозяин снова часто в отъезде. По вечерам они устраивают танцы или ходят в синематограф. А днем, когда у Сережи «школа», Месье лежит в купальне на берегу Десны. Следит, чтобы его крымский загар не пропал даром. И размышляет, как бы ему стать похожим на своего кумира Макса Линдера. Нет, выглядеть даже эффектнее, чем кинозвезда!

Сначала ему вспомнился золотой зуб у бывшего учителя семинарии. Какое же впечатление он на него произвел тогда, когда Ребман впервые заметил его волшебный блеск. Вот это было по-благородному!

И теперь его не покидала мысль о том, как бы и себе сделать золотой зуб! «Тогда у меня появилось бы что-то, чего в России еще ни у кого не было или, по крайней мере, мне не приходилось видеть! Даже у знаменитого Макса Линдера нет золотого зуба!»

Он тут же увлекся этой мыслью. В то время от праздности ему приходили в голову только вздорные фантазии.

Он спрашивает Веру Ивановну, есть ли в Брянске зубной врач, к которому он мог бы обратиться.

– Зачем, у вас что, зуб болит?

– Нет, но мне пора сходить, я не был на осмотре со своего отъезда из Швейцарии.

– Есть один или даже несколько, на главной улице, – ответила Вера Ивановна и записала ему адрес.

– Хорошо, так я прямо сегодня в обед и схожу.

И он пошел. Ему назначили на вечер, днем, как сообщила ему девица в белом халате, они заняты всю неделю.

– Какие жалобы?

– Никаких, я хотел бы сделать особый заказ.

И рассказал ей, какой именно.

Вечером он спросил госпожу докторшу:

– Вы уже делали золотые зубы?

Она рассмеялась в ответ:

– Зубы из золота не делают, только надевают на зуб золотую коронку.

– И такую коронку, ее можно поставить на любой зуб?

– Поставить-то можно, но ставят коронки или там, где нет зуба, или чтобы держался мост и можно было вставить зуб, как например, в этом случае.

И она показала ему гипсовую челюсть, у которой спереди красовался искусственный зуб, одетый в блестящую золотую коронку.

– Вот как это делается! Передний зуб отломился, и сверху поставили искусственный, с коронкой.

– И мне нужна такая же коронка! – потребовал Ребман высокомерным тоном, которому он научился с тех пор, как стал называться Месье в доме Ермоловых.

– Но у вас ведь нет ни одного испорченного зуба, ваша челюсть в полном порядке – как новенькая!

– Так вы сделаете коронку или нет?

– Для этого я должна буду убить ваш зуб!

– Ну, так убивайте же, за чем дело стало?

– Здоровый зуб?

– Здоровый или нездоровый, не все ли равно – убивайте!

Докторша поглядела на него так, словно перед нею был совершенно невменяемый субъект:

– Я не могу на это решиться! Поразмыслите еще до завтра: утро вечера мудренее.

Но Ребман уже все решил:

– Нечего тут ждать! Вы будете делать или нет?

Тут молодая дама заговорила напористей:

– Но вы же не негр?

– А какое это имеет отношение к неграм?

– Как же, это они любят цеплять золото в рот, нос и уши! Если вы такой сумасшедший, хорошо, я вырву вам все зубы! Говорите же, с какого начинать?

– Вот с этого! – выпалил Ребман. – Але оп!

Процедура оказалась не из легких. Три недели прошло – сначала сверлили, потом вычищали, потом убивали нерв, потом опять сверлили, опять закладывали яд и так далее… А когда докторша наконец вытащила уже убитый нерв: словно иголка прошла Ребману сквозь мозги, он аж подпрыгнул в кресле, чуть в воздух не взлетел.

– Теперь мы отшлифуем этот прекрасный боковой зуб, как это делается в некоторых африканских племенах, – говорит докторша намеренно громко. – И, наконец, сделаем гипсовый слепок, насадим золотую коронку, подгоним ее и зацементируем.

И вот теперь он у него есть! У Ребмана из деревни Вильхинген, прозванного в гимназии Скакуном за упрямство, следуя которому он совершал весьма экстравагантные поступки. Да, она теперь у него во рту – блестящая золотая коронка, которой нет даже у самого Макса Линдера!..

Но радость была не такой уж долгой. Коронку зацементировали в субботу после обеда. И уже после ужина зуб под нею начал ныть. Сначала потихоньку, словно хотел этим сказать, что ему коронка пришлась не по вкусу. Потом боль становилась все сильнее и сильнее. Еще не позвонили к чаю, а у нашего красавца слезы градом покатились по щекам.

Всю ночь бедняга не сомкнул глаз.

С утра сразу же телефонировал врачу, но не получил ответа.

Все воскресенье и всю следующую ночь страдания продолжали усиливаться. Ни компресс, ни порошки – ничего не помогало! Зуб под коронкой бунтовал, Ребману казалось, что он видит себя в огне нидерландской революции, который наконец добрался до святой Руси и с новой силой разгорелся здесь в Брянске.

Когда он в понедельник утром позвонил дантистке, то узнал, что она на выезде в деревне и вернется только к вечеру.

Она вернулась около пяти. И тут все прояснилось: у Ребмана воспаление корня, прекрасную коронку надлежит снять, зуб снова вскрыть и еще раз обработать. Процедура займет уже не неделю, а почти месяц.

– Поделом же вам! Не захотели меня слушать – вот вам и наука!

– Зима в этом году поздняя, – сказала Вера Ивановна, ставя утром на стол последнюю розу из сада. Но это и большая удача, если подумать о бедных солдатах, вынужденных мерзнуть в траншеях и окопах. Вы уже были на артиллерийском стрельбище? Митя же вас приглашал.

– Одному мне не хотелось бы идти, – говорит Месье. – Пойдемте-ка вместе!

– Согласна. На этой же неделе и сходим.

Ребман рад, что снова хоть что-то происходит. Мальчишка с тех пор, как стало прохладней, вообще не желает выходить из дому, не говоря уже о том, чтобы сбегать на речку искупаться. Сначала, сразу после Крыма, они еще продолжали купальные традиции на брянской «купальне», маленькой, наполовину затонувшей в реке бревенчатой избушке, в которой и двоим-то тесно. Ребману было невероятно важно сохранить свой красивый шоколадный загар, и он после купания лежал на скамейке под сентябрьским солнцем, которое не печет и не красит ничего, кроме листьев на деревьях. Ему вообще уже надоело сидеть в этой дыре, все время он вспоминал о чудных днях на берегу Черного моря: о жарком солнце, свежем воздухе, веселых вечерах и полной свободе, которыми они все там наслаждались. Теперь же он жил снова, как в клетке, особенно когда хозяин дома и домочадцы понуро бродят вокруг, словно их всех укоряет совесть. А он нынче больше дома, чем в отъезде, наш Рольмопс. Никто у них теперь не бывает, кроме гостей из соседнего монастыря: как-то утром явились монахи, Ребмана об их визите даже не предупредили. Он вообще еще лежал в постели, когда в салоне начали петь ектении. Сначала Ребман подумал, что это граммофон – но кому же придет в голову в пять утра заводить его?! И когда учитель быстро прошмыгнул в ванную, он увидел, что служилась настоящая ранняя литургия, на которой присутствовали все домашние, даже Вера Ивановна, которая никогда не ходит в церковь. Все стояли перед импровизированным алтарем со свечами и иконами; монахи с длинными вьющимися волосами и бородами пели хором, дьякон служил, а Сережа и хозяин в белых рясах прислуживали.