Барыня уходит в табор - Анастасия Дробина

– Ты мне скажи… только не рычи, а скажи… Я клянусь, я никому, вот Христом-богом, чтоб меня до двадцати лет замуж никто не взял… Ты ведь не из-за Ольки это вовсе, да? Из-за…

– Уйди!!! – раздался придушенный шепот. Из темноты бешено сверкнул мокрый глаз: – Оставь меня в покое! Жизни нет! Ей-богу, уйду с Таней на сундук спать!

Стешка обиженно надула губы:

– Ну и пожалуйста… Ну и на здоровье… Беги, целуйся тогда со своими Смоляковыми, они тебе лучше, конечно, чем сестра! Самое…

– Замолчи! – вдруг отчаянно вскрикнула Настя, и Стешка, ойкнув, юркнула под одеяло.

– Ты что? Весь дом перебудим…

– А мне плевать, плевать! Слышишь? Плевать! – крепкий маленький кулак Насти бил в перину, утопая в ней по локоть. – Что ты сказала, проклятая? Что ты про Смоляковых сказала? И про меня? Откуда ты взяла это, откуда?!

– Да я же ничего… – запищала Стешка. – Просто так, к слову… И думать ничего не думала… Ну, дура я, Настенька, дура набитая! Ну прости, чепуху сболтнула! Да сгори они, эти Смоляковы, явились тут на наши головы, хлеб у хора отбирать… ой!

– И вправду дура, – устало сказала Настя, переворачиваясь на спину.

Стешка, на всякий случай загородившись подушкой, испуганно смотрела на нее. Луна вышла из-за туч, высветила гитару на стене, обозначила черные тени кровати и комода, скользнула по лицу Насти. Та лежала с закрытыми глазами. Молча глотала слезы.

– Знаю я, чего ты воешь, – сердито сказала Стешка. – Только, по-моему, уже успокоиться пора. Все-таки три месяца прошло. Он, Сбежнев, все равно не вернется, а раз так – плевать на него. Он сапога твоего не стоит, хоть и князь. Я так думаю, что…

– Не смей князя трогать, – сквозь зубы приказала Настя. – Ты не знаешь ничего, так и молчи.

– А откуда мне знать? – пожала Стешка плечами. – Ты же не говоришь ничего, ревешь только. Думаешь, я глухая, не слышу? Каждую ночь почти хлюпаешь. А кто мне миллион даст за то, что я все это слушаю и сплю из всех сил, а? И чего ревет – сама не знает…

– Да уж не из-за Сбежнева. – Настя повернулась на бок. Взяв подсунутый Стешкой платок, медленно вытерла слезы. Ее глаза тускло блестели в лунном свете. Изумленная, растерянная Стешка молча смотрела на нее. – Скажи, Стеша… То, что ты тут про Смолякова говорила… Откуда ты это взяла? Цыгане что-то болтают? Да? Может, Илья…

– Да никто не болтает! – Стешка в порыве отчаянной искренности стукнула себя в грудь так, что сама же охнула. Спрыгнув с постели, перебежала комнату, торжественно остановилась под образами, перекрестилась, с силой вдавливая пальцы в лоб, живот и плечи. – Ну, вот тебе крест! Второй! Третий! Языком мету, и больше ничего! Ну, Настька, ну я же ведь уже и прощения попросила, ну будет, хватит… Что ж ты опять ревешь?

– Боялась, понимаешь… – низким, чужим голосом выговорила Настя. – Боялась, что Илья… скажет кому-нибудь… Спьяну или так, со злости…

– Да что скажет-то?! – завопила Стешка.

Настя взвилась над постелью, как пружина. Опрокинула сестру в подушки, встала над ней – оскалившаяся, растрепанная.

– Молчи! Молчи! Молчи, дура!

– Я и молчу! Ничего не знаю и молчу! И знала бы – не сказала никому! – Теперь и Стешка заплакала, от испуга. – Совсем ты меня задурила… Илья-то тут при чем? Что он рассказать должен?

Настя села на постель. Обхватила колени руками. С досадой сказала:

– Не реви.

– Расскажи, а? – Стешка взяла ее за руку. – Я – никому, клянусь. Хочешь – руку в печь суну и поклянусь?

– С ума сошла… – Настя опустила голову. С минуту сидела молча, перебирая дрожащими пальцами пряди распущенных волос. На пол ложились черные тени обеих девушек. А потом луна ушла, и в наступившей темноте мягко замерцал красный свет лампадки в углу.

…Через четверть часа Стешка сказала замогильным голосом: – Боже праведный и милосердный… Только этого нам не хватало. Господи! Князю отказать! И из-за кого?!

Настя молчала, закрыв лицо руками. Глядя на ее сгорбленную, жалкую фигурку, Стешка вдруг почувствовала прилив ярости.

– Ну подожди, Илюха! Ну дай до утра дожить… Да чего дожидаться! – Стешка вскочила, забегала по комнате, хватая то платье, то кофту, то шаль. – Прямо сейчас пойду! Пойду, разбужу и ни единого волоса на нем не оставлю! Ах ты, оборванец таборный! Ах ты, вор базарный, конокрад, паскудник! Попомнишь ты Стешку Дмитриеву! Будешь у меня знать, как…

– Посмей только! – Настя вскочила, схватила Стешку за запястья, несколько раз с силой встряхнула ее. – Не смей! Слышишь – не смей! Не виноват он. Понимаешь – не виноват!

– Да как же не виноват?! Как он смог только, как ему в голову такое прийти могло! Что ты, ты… Ты!!! – Стешка схватилась за голову. Настя наблюдала за ней с горькой усмешкой.

– Ты ничего не понимаешь… Они таборные. Помнишь, что я тебе рассказывала? Про друга его – ну, того, у которого невеста порченой оказалась? Илья не виноват… Что он подумать должен был? Я от Сбежнева вышла, ночь на дворе, косы врастрепку…

– Ну и что?! – возопила Стешка. – Мог бы подумать башкой своей пустой! Кто угодно, а не ты! Все цыгане знают, все наши! Когда ты после этого домой пришла, тебя все видели, и никому не забрело в башку такое. Никому!

– Все цыгане… – Настя снова заплакала – на этот раз тихо, без всхлипов. – Цыгане… наши… меня шестнадцать лет знают, а он – полгода всего… Откуда ему знать, какая я?

– Говорю – дурак набитый… – Стешка обняла сестру, и Настя уткнулась в ее плечо.

– Не могу я, Стешенька… Не могу – понимаешь? Главное – если б это хоть правда была… Не так обидно было бы…

– Слушай, давай я завтра к нему пойду? – азартно предложила Стешка. – Я ему, паршивцу, все расскажу – все выложу! Да он у тебя в ногах валяться будет! На руках в церковь венчаться понесет! А мы ему кукиш покажем. Голоштанник ярмарочный, только что из-под колеса вылез, а туда же – на Настьке жениться… Да сходи рожу свою черную умой сначала!

– Перестань! – снова вскинулась Настя. – Не смей про него так! Сказала уже, сто раз сказала тебе – не виноват он.

– А кто виноват? Ты?

– И я не виновата… Но ты не вздумай к нему пойти! – угрожающе сказала Настя. – Я тебе по секрету, как сестре… Вспомни – ты мне крест целовала!

– Ну, как хочешь, – буркнула Стешка. – Только делать же что-то надо…

– Ничего не надо, – покачала головой Настя и легла навзничь, обняв смятую подушку. – Весна скоро. Они с Варькой в табор уедут. А я… замуж выйду.

– За кого?!

– Не знаю. За первого, кто отцу глянется. Какая теперь разница… Мне без него… все равно не жить… – Голос Насти снова задрожал. – Не могу я без него, Стеша… Не могу… Не могу. Я его еще знаешь когда полюбила? Когда – помнишь? – первый снег выпал. Я к ним на двор зашла, и вижу – он без рубахи, лохматый весь, в Варьку снежками… У меня тогда аж душа зашлась. Сразу поняла – никого другого не хочу. Ни князя, ни цыгана. А еще помнишь, как он на крещенских, когда скубенты приходили, «Твои глаза бездонные» пел? Плохо пел, голос рвался… а я чуть на людях не завыла, так сердце болело, на него глядя. Иногда кажется, что… пришел бы он, сказал бы, что верит мне… все бы простила без оглядки!