Калика перехожий - Александр Забусов

Сунулся к сундуку, поковырялся в нем, локтем отодвинув простывающую еду к краю, выложил на столешницу рубаху и порты, а также кусок небеленого полотна. Проследив взгляд молодого парня, направленный на съестное, хмыкнул.

– Успеем еще поесть!

Сдвинув висевшие на веревке под потолком пучки трав, прошел в закуток, чем-то пошуршал, погремел, позвенел в привешенных к стене полках, поставил на стол еще и крохотный по сельским меркам глиняный горшочек. Когда снял с него крышку, в нос шибануло пряными запахами.

– Переплут, говоришь? Хм! Ну, что ж, терпи, мазать тебя буду, коли фараонка заговором руду остановить не смогла, то я и пытать не стану.

Обильно измазюкав раны на теле нежданного гостя, перемотал их широкими полосами материи. Отойдя, со стороны посмотрел на качество выполненной работы, остался доволен ей, велел:

– Одевайся. Бери ковш с водой, рушник, идем на двор, на руки польешь. Эх! Забористый дух у мази, так и заживление скорое от нее.

После помывки рук снова прошли в избу, хозяин занял почетное место за столом, распорядился трапезой, наблюдая, как гость жадно вгрызается зубами в ломоть свежего хлеба, как его рука тянется к жареной рыбе.

– Так-так! Значит, не славишь византийского бога, не оборотили тебя чернецы-чужероды в свою веру. Я всякого повидал, знаю, что люди греческой веры перед едой всегда молятся на иконы, а коли таковых в хате не имеется, то просто крестятся. Добре.

– Да не помню я, крещен или нет, – возразил гость с набитым едой ртом. – Говорю же, память потерял.

– Так-так! Не торопись так утробушку набивать – долю проешь. Все у тебя успеется.

Оторвав головёшку у сазана, кабаньей тушкой лежавшего на большой тарелке, Некрас бросил ее мурчавшему, извивавшемуся у ног Чернышу. Кот потянулся к угощению, но вдруг отпрянул к двери, выгнулся буквой «зю», выпустив на лапах когти, зашипел. Мельник встал с места, открыв дверь, прислушался.

– Так-так! Выходит, еще гостечки жалуют. По звуку копыт так десятка два душ будет. Сами скачут, слава богам, без хозяйки своей. Ежели б ведьма с ними была, Черныш прятаться стал бы. Ох, не люба нам владелица Лиховского, да и народец ее тож гниловатый. За серебрушку готов родню порешить.

Обернулся к гостю, оглядел его, будто только что увидел, решился на какую-то свою придумку.

– Ты это… – указал на табурет, стоявший подле распахнутого настежь окна, – садись здесь. Ничего не бойся и молчи, мы сей сволочи глаза отведем, а то прятать тебя времени нет, да и, насколько этих знаю, перевернут все вверх дном.

Удал не заставил себя ожидать, метнувшись, присел на указанное мельником место. Черный кот вспрыгнул на его колени, умостился на них, заставив ярче почувствовать притупившуюся было боль в ранах. Животное из лежачего положения круглыми бусинами глаз наблюдало за пасами рук хозяина над головой гостя, прислушивалось к монотонной речи и звуку голоса.

– Выйдет добрый молодец в чистое поле – под красное коло, под светел месяц, под частые звезды, под полетные облака; станет в чистом, поле на ровном месте, облаками облачится, небесами покроется, на главу свою покладет красное солнце, подпояшется светлыми зорями, обтычется частыми звездами, что вострыми стрелами – всякий злой глаз от себя отведет. Кто увидит – не заметит, кто заметит – не поймет, а кто и поймет чего – у того глаз замылится! Будьте мои слова крепки и лепки, тверже камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!

Между тем к открытым воротам подворья мельника подвалил с десяток конных воинов. Не заморачиваясь, всадники верхами въезжали на хозяйский двор, пригибаясь под надвратной перекладиной, стали спешиваться.

– Илим, Вторуша, Петруха! Ну-тко пройдитесь по сараюшкам, да смотрите там, поосторожней быть. Тать в одиночку всю хозяйскую свору кончил. Опасный и ярый, ему терять неча. Меч в руку возьми, щитом прикройся, дура-а! – властный голос за дверью в избу раздавал указки. – Федор, ты с сыновьями на чердаках и в конюшне пошеруди, авось объявится. Он и в сене сховаться может.

– Сполним, – прогудел неторопливый ответ.

– Липка, в погреб слазь. Кондрат, Михай, со мной пойдете. Навестим старого, потом все на мельницу.

Мельник, не дожидаясь никого, сам распахнул дверь перед носом приезжих.

– Это кто там в моем доме своевольничает? – повышая голос, нахраписто вопросил он.

Старший десятка, воин зрелого возраста, с окладистой курчавой с легкой проседью бородой на широком лике, сторожко придерживая правой рукой меч за рукоять, пытливым взглядом окинул хозяина мельницы. Собранные в жесткую нитку широкие брови над переносьем делали и без того серьезное лицо незваного гостя смурным и серьезным. Будто констатируя факт появления мельника перед дружинниками, с ухмылкой, не обещавшей хозяину ничего хорошего, носком сапога отбросив в сторону ощетинившегося кота, произнес:

– Вот и Некрас. Боярышня со мной тебе привет передает, спрашивает, не у тебя ли схоронился ее беглый раб?

– Хм! Ты мою животинку боле не замай, а то пожалеть придется. А что касаемо ведьминого привета, то нужен он мне, как собаке пятая нога. Чего распоряжаешься в моей усадьбе? Здесь, кажись, земля боярышне не принадлежит, граница ее земель во-он у той лесной опушки кончается.

– Ты не шибко-то голос надрывай, все едино в энтих местах ее власть. Ежели голову татя безродного сам выдашь, то и разойдемся миром, а нет – сами сыщем. Вот тогда говорить с тобой буду по-другому. Ну-ка, в сторону двинь от греха подальше, я ведь и зашибить ненароком могу!

– Храбрый, как я погляжу? Думай, что кому кажешь. Слово гадливое, ведь оно вернуться к тебе назад может, только уж заговоренным, не обессудь тогда, когда все тело корежить будет. А то вот хоть дружка свово, водяника, на тебя напущу. Ха-ха! Будешь до конца своей никчемной жизни даже мелкого ручья сторожиться.

– Не замай! По добру не хочешь… Хлопцы, а ну, заходь в хату! Перевертайте тут все вверх дном. Чую, тут где-то пропажа. Ежели отыщется, этого тож вяжи, хай его судьбину боярышня сама решит.

Усадьба мельника пришла в движение, от рьяных поисков заходила ходуном. Квохтали, перелетая с места на место потревоженные представителями боярского ополчения куры, крякала и гагакала другая пернатая живность зажиточного вольного мужика. Оружные люди разгребли сено в конюшне и на горище, шерудили в овине, посбрасывали старое, но пригодное имущество и хозяйственную рухлядь с чердака. Необычно громкие голоса доносились из погреба, сигнализируя тем, кто поймет, что беглеца там нет, а вот до хозяйской медовухи охочий народ уже добрался.

– Ох, не будет тебе удачи, Веселко, не в батьку, старого Хиста, видать, пошел! Ростом вон какой вымахал, да ума тебе твой бог мало отпустил.

– Замовчь, мельник! Я своим делом занят, а ты, ежели помочь не хочешь, в сторонке постой.

– Так вы ж, аспиды, мне весь дом разнесете!