Артефакт - Дмитрий Иванов

– Я сделаю все, что от меня зависит, Михалыч, все, что смогу, – пообещал я.

Он удовлетворенно кивнул, сунул пистолет за пазуху, повернулся и неторопливо пошел в сторону Литейного.

– Он хотел тебя убить? – завороженно спросил Кегля.

– Не думаю… – покачал я головой. – Возможно, он хотел убить себя.

Я отпер дверь, и Виталик первым проскользнул в квартиру: выпитое пиво напористо искало в нем выход.

– Боже мой!… – тут же услышал я его изумленный возглас и поторопился следом.

Я бы, наверно, воскликнул то же самое, если бы не моя неприязнь к бесполезным восклицаниям: прихожая была превращена в руины. Пройдя на кухню, я обнаружил такую же удручающую картину. Вся мебель была сломана и перевернута вверх дном. Пол сплошным слоем покрывали осколки посуды и обломки вещей – будто кто-то чрезвычайно энергичный прошелся по квартире с бейсбольной битой. «Гельман!… – родилась у меня мысль. – Вот сука! И какого черта он морочил мне голову с этим своим „поникшим“ стволом!..» Однако эта мысль была уж слишком нереальной, даже на фоне всеобщего безумия, обуявшего нашу несчастную вселенную. Я вернулся в коридор. Кегля нерешительно переминался с ноги на ногу возле дверей туалета:

– Там все разбито, – сказал он, – и в ванной тоже… Я даже не знаю, как…

– Ссы куда хочешь, – раздраженно отмахнулся я и направился в гостиную. Ничего утешительного я там не увидел – весь мой скарб превратился в груду развалин. В углу, в единственном уцелевшем кресле, подобрав ноги и обхватив руками колени, сидела Ирка. Она выглядела испуганной.

– Что случилось? – выдохнул я. – Кто тут был?

– Что? – пролепетала она, глядя на меня круглыми глазами.

– Ты видела, кто это сделал?

– Видела, – кивнула она. – Можно, я домой поеду?

– Можно… – сказал я. – Так кто это был?

– Он… – беспомощно покосилась Ирка на возникшего в дверях Виталика.

Надо сказать, я не очень удивился такому ответу. Схожий ответ пришел и мне в голову, едва я отбросил свои нелепые подозрения относительно Гельмана… Со вчерашнего дня я не отлучался из этой реальности, зато Кегля где-то славно поспал…

– Когда? – уточнил я.

– Сегодня утром, – смиренно доложила Ирка.

– Да… Ничего себе… – сокрушенно покачал головой Кегля. Однако умиротворенное выражение его лица свидетельствовало о совершенно иных ощущениях: Виталик явно подыскал где-то в моей квартире местечко для свободолюбивого напитка.

– Значит, говоришь, высыпался? – хмуро взглянул на него я. – А милая тебе случайно не снилась?…

– Ты это к чему? – искренне удивился Виталик.

– Это я к тому, что ты, похоже, теперь во сне путешествуешь.

– Это не я! – возразил он. – С какой стати, ты что?!.

– С такой стати, что теперь ясно, у кого твой медальон похоронный.

– А… – сообразил Кегля. – Так это что ж, я… теперь в любой момент могу туда… – Ему этот факт, видно, не очень по нутру пришелся. А меня, наоборот, прямо-таки подмывало сдавить медальон в кулаке. Надо отдать должное этому недалекому «родственничку» Кегли – ему удалось вывести меня из себя.

– Зачем он это сделал?! Что ему нужно, «брелок» этот чертов? – с досады заорал я на ни в чем не повинную Ирку, выдернув из-за ворота злосчастный шумерский логотип.

– Кто? – переспросила Ирка: губы у нее тряслись.

– Извини… – виновато сказал я, взяв себя в руки: уж на кого мне не стоило орать, так это на Ирку… Да и злиться-то мне было не на кого, кроме как на самого себя, как ни крути… И я злился…

Я подыскал среди руин подходящую для такого случая вещицу – дубовую ногу, выломанную из моего же письменного стола. Потом проверил, на месте ли револьвер, и стянул с шеи медальон.

– Лучше сматывайтесь отсюда, – сказал я им и отправился на кухню, чтобы лишний раз не травмировать Иркину психику.

* * *

Понятия не имею, насколько досада способна влиять на сверхъестественные процессы, но медальон в этот раз избавил меня от своих капризов. Когда я вернулся в гостиную – все там уже было в ажуре – чинно, уютно и прибрано. Дом родной… Только копия Клее – картина из моих утопий – вызывающе ярким пятном на стене демонстрировала свою чужеродность. А в одном из кресел – в том самом, где только что сидела «проводившая» меня Ирка, – теперь устроилась Юля, и даже поза у нее была та же – эмбриональная. Синяки и царапины на лице Юли гораздо выразительнее живописи Клее свидетельствовали о том, в каком мире я оказался.

– Мне надо домой, – угрюмо взглянула она на меня: они с Иркой определенно сидели на одной волне…

– Ты меня узнаешь? – спросил я на всякий случай.

– Мне надо домой, – монотонно повторила она. – Почему ты запер дверь?

Что ж, этого следовало ожидать…

– Я не тот, за кого ты меня принимаешь, – сказал я. – Ты, видно, пообщалась с моим братом?

– С братом?

– Это я вытащил тебя вчера из того кабака.

Юля кивнула, продолжая подозрительно меня разглядывать.

– Он… плохо с тобой обошелся?

– Ты шизофреник? – склонила она голову набок.

Я и забыл, что она врач…

– Допустим, – сказал я. – Тебе это только сейчас пришло в голову?

– Нет…

– И когда это со мной началось?

– Вчера.

– В какой момент?

– Когда ты вылил на меня графин воды и спросил, кто я.

– Вылил на тебя графин воды?

– Я была без сознания.

– А что случилось?

– Не знаю… У меня закружилась голова, и я потеряла сознание.

– Когда мы с тобой обнимались?

Она промолчала.

– И что было потом?

– Потом ты отобрал у меня пистолет, который сам подарил, и перестал со мной разговаривать – просто не обращал на меня внимания. Я хотела уйти домой, но ты меня не пустил и запер дверь.

Она встала.

– Я подумала, что ты… превратился в маньяка – в последнее время со многими это случается… Но ты меня не тронул… Когда утром ты ушел, я пыталась выбраться из квартиры, но мне не удалось… Так ты меня теперь отпустишь? – спросила она мягко, но настороженно, очевидно, опасаясь спугнуть момент «просветления», которое на меня снизошло.

– Меня долго не было? – уточнил я.

– Несколько часов, – пожала она плечами, – или ты имеешь в виду… свою болезнь?

– А ты в психушку звонить не пробовала? – поинтересовался я.

– Смеешься?.. Ничего же больше не работает… Ты, действительно… – Она подошла ко мне ближе, внимательно всматриваясь в глаза. – Ты так спасаешься, да?.. – И в ее голосе прорезались нотки жалости к моей ранимой, блуждающей личности. Она видела в этом болезнь, но какая разница, если попала она в самую точку.