Император Юлиан - Гор Видал

В Аквитании я также принял боевое крещение. В колонне по двое мы продвигались сквозь густой лес, когда вдруг на нас напала орда германцев. Я ощутил минутный страх: что если мои итальянцы сломают строй и обратятся в бегство? Но они выстояли. Когда ты подвергся внезапному нападению, больше ничего и не требуется. Если солдаты не побежали, умелому командиру достаточно нескольких минут, чтобы перестроить их в боевой порядок и дать врагу отпор.

К счастью, мы уже были недалеко от опушки, и я приказал авангарду задерживать германцев, пока остальные не подтянутся. За считаные минуты весь мой отряд, не понеся никаких потерь, вышел на открытую местность. Мы стали одолевать, и враг дрогнул. Сначала один, потом еще, и наконец все германцы сразу пустились бежать в сторону леса.

Неожиданно для себя я услышал свой голос: "Вперед! Отрежьте их!" Солдаты повиновались. "Серебряную монету за голову каждого германца!" - крикнул я. Мой кровожадный клич подхватили офицеры. Это возымело действие. Солдаты с ревом возбуждения и алчности набросились на врага, и не успело еще стемнеть, как передо мной положили сотню отрубленных голов.

Эту стычку я описал не потому, что она имела большое военное значение, - вовсе нет, - а по той причине, что я тогда впервые проверил себя в бою. В отличие от всех моих предшественников и даже любого честного патриция, я подошел к порогу зрелости безо всякого боевого опыта. Я еще никогда не видел убитых в бою, войне я предпочитал мир, действию - созерцание, смерти - жизнь. И вот я, осипший от команд, стоял на опушке галльского леса, а передо мной высилась груда окровавленных голов. Испытывал ли я отвращение или хотя бы стыд? Отнюдь, происшедшее меня только возбудило, как возбуждает любовь служителей Афродиты. Философия по-прежнему нравится мне больше, чем война, - но только философия. Почему я таков - это божественная тайна. Такова воля неистового Гелиоса, создателя всего сущего и покровителя царей.

Когда мы возвращались во Вьен в лучах тусклого зимнего солнца, я ехал по заснеженной дороге все еще во власти возбуждения, граничащего с ликованием. Теперь я знал, что выживу. До сих пор у меня были на этот счет опасения. Что если я в бою струшу или, того хуже, растеряюсь и не смогу быстро принимать решений, без чего боя не выиграть? А между тем, когда я услышал боевой клич и увидел льющуюся кровь, мои чувства и воля обострились. Я отчетливо увидел, что следует предпринять, и исполнил свой замысел.

Во Вьене на эту стычку не обратили особого внимания. Гораздо серьезнее там отнеслись к тому, что Констанций назначил меня нар!авне с собой консулом на новый год. У него это было восьмое консульство, у меня первое. Мне это было не более чем приятно. Никогда не мог понять, почему люди так высоко ценят этот древний титул: у консулов нет никакой власти (если только они не являются императорами), и все же находятся честолюбцы, готовые потратить целое состояние, лишь бы обзавестись этим званием. Видимо, таким образом они хотят себя увековечить, поскольку все даты определяются по консульствам, но то, что давно потеряло смысл, меня не привлекает. Однако во время моей инвеституры Флоренций обращался со мной почти как с равным. Это уже было кое-что. Когда мы остались наедине, он предложил:

- Весной мы планируем начать наступление. Если хочешь, можешь принять в нем участие.

- Я возглавлю армию?

- Цезарь возглавляет всю Галлию.

- Цезарь отлично осознает свое высокое положение. Меня интересует, стану ли я командовать войсками? Будет ли на меня возложено составление диспозиций?

- Ты будешь направлять нас во всем, цезарь, - уклончиво ответил Флоренций. Было ясно, что он не намерен упускать из рук власть над провинцией. И все же первый шаг был сделан, брешь в стене пробита. Как использовать этот небольшой успех, зависело только от меня.

Едва Флоренций удалился, я послал за Саллюстием, моим военным советником. Констанций прикомандировал его ко мне с момента моего прибытия в Галлию, и за то, что он нас свел, я перед ним в неоплатном долгу. Саллюстий - римский воин и одновременно греческий философ; выше похвалы для меня не существует. Когда мы познакомились, ему было уже за сорок. Он высок ростом, говорит медленно, но мысль его стремительна. Происходит он из древнего римского рода и, как большинство римской аристократии, непоколебим в истинной вере. Близкий друг таких известных сторонников эллинской веры, как Претекстат и Симмах, он сам несколько лет назад опубликовал блестящий трактат в защиту нашей религии под названием ttO богах и Вселенной". Если Максим - мой наставник в магии, а Либаний - образец изящного слога, Саллюстий был и остается моим идеалом человека.

Услышав новость, Саллюстий обрадовался не менее моего. Расстелив на столе карту Галлии, мы решили, что лучше всего будет нанести удар прямо по Страсбургу. Этот крупный город не только господствует над значительной частью Рейна, Кнодомар превратил его в свою оперативную базу. Взяв его, мы значительно усилим свои позиции и ослабим противника.

- Это поучительно, - неожиданно сказал Саллюстий.

- Что именно?

- Почему германцы пришли в Галлию?

- Грабить, захватить новую территорию… Да варвары вообще постоянно кочуют, кто знает почему?

- Германцы пришли в Галлию, так как их пригласил Констанций, чтобы они помогли ему разгромить Магненция. Помочь они ему помогли, а уходить не пожелали.

Я отлично уловил намек. Никогда нельзя просить помощи у варваров. Их можно нанимать в свою армию, от них можно откупаться, если нет другой возможности избежать войны, но ни в коем случае нельзя допускать, чтобы кочевое племя вторгалось на римскую территорию - рано или поздно они пожелают ею завладеть. Саллюстий был прав. Достаточно вспомнить, что в это самое время Констанций сражался на Дунае с двумя варварскими племенами. Он сам позволил им там поселиться, а теперь они взбунтовались.

Затем Саллюстий открыл мне: существуют неопровержимые свидетельства того, что Флоренций поддерживает тайные сношения с некоторыми германскими вождями. Одним он тайком платит, чтобы они не захватывали новых территорий, другие платят ему, чтобы сохранить за собой захваченное. С этого момента мы с Саллюстием стали тщательно собирать улики против Флоренция.

* * *

В мае мы с Саллюстием представили Флоренцию и главнокомандующему галльской армией Марцеллу план наступления на Страсбург, и он был тотчас отклонен. Мы спорили. Мы просили. Мы обещали скорую победу, но бесполезно. Нас не желали слушать.

Наша армия не готова к такой крупной операции. Время еще не настало. Поскольку Марцелл возглавлял армию, я был вынужден подчиниться.

- Когда же оно, в конце концов, настанет? - спросил я, окидывая взглядом зал совета (мы находились во дворце префекта). - Когда мы исполним волю императора и выдворим германцев из Галлии?

Флоренций принял почтительный вид. Хотя он по-прежнему обращался со мною снисходительно, опыт научил его осторожности. Он уже понимал, что меня не так-то просто свалить.

- Не выслушает ли цезарь мой план? - Флоренций поигрывал изящным кошельком из тонкой оленьей кожи, в котором лежало его божество - золото. - Для серьезной кампании у нас не хватает войска. Император в этом году сам ведет войну на Дунае, и ждать от него подкреплений бессмысленно. Поэтому нам следует удерживать свои позиции и ввязываться в бой только в тех случаях, когда мы можем рассчитывать на верный успех.