Ее худший кошмар - Бренда Новак

Настораживало и поведение Фицпатрика уже после того, как Гарза пырнул Хьюго. Все как будто говорило за то, что ему лучше не доверять. Ведь кто как не он вознамерился прибрать к рукам контроль над Ганноверским домом? Кто как не он пытался выкручивать ей руки? Делал ли он это лишь потому, что, по его мнению, она была не в состоянии продолжать исследования, или же с его стороны это была тщательно продуманная месть за то, что она его отвергла? Трудно сказать.

Зазвонил телефон. Эвелин не стала брать трубку — пусть сработает автоответчик. Тем более что коммутатор уже перенаправил входящий звонок, Утром придет Пенни и прослушает все поступившие сообщения. Если же звонок внутренний, если она нужна кому-то из коллег, например, вдруг Гарза снова решил показать свой характер, то для таких случаев есть рация.

Но затем она подумала: а вдруг это Гленн Уиткомб? Она уже говорила с ним раньше, попросила выяснить, что можно, насчет поддельного приказа. Вдруг он услышал какой-нибудь слух или разговоры других надзирателей — про Фицпатрика или кого-то еще. Гленн пообещал ей сделать все, что в его силах.

А еще ей мог звонить Амарок, чтобы узнать, почему она еще не дома. С ним она тоже уже коротко переговорила, еще в три часа дня. Амарок задал ей несколько дополнительных вопросов о Лоррейн и ее привычках. Он все еще был занят поисками остальных частей тела. Но потом его прервали, и ему срочно понадобилось куда-то уехать. Эвелин так и не успела рассказать ему про то, что Гарза пырнул Хьюго.

Телефон звонил уже в четвертый раз. Собрав остатки мужества — на тот случай, что это не Гленн и не Амарок, а Фицпатрик, который хочет поговорить с ней по душам, — она взяла трубку. Она ожидала, что кто-то из ее коллег просит разрешения на встречу или на телефонный звонок. Так они обычно улаживали свои разногласия, пусть даже пустяковые.

Голос на том конце линии не принадлежал ни сержанту, ни Гленну, ни кому-то из коллег.

— Я только что слышала новость! — воскликнула ее мать. — С тобой все в порядке?

Эвелин поморщилась. Этот разговор ей нужен меньше всего — общения с матерью ей еще не хватало! Она не была уверена, что не сорвется на крики или на рыдания.

— Да, со мной все в порядке.

— Почему ты не позвонила? Ты ведь знаешь, что мы будем волноваться!

— Отец рядом с тобой?

— Конечно! Где еще ему быть.

— Привет, дорогая! — послышался на заднем фоне знакомый голос. Отец всегда приветствовал ее этими словами, но сегодня они прозвучали слегка натянуто. Похоже, Грант был расстроен не меньше матери.

— Он обижен, почему ты не позвонила нам, — продолжила мать.

Неужели им непонятно? Ей не хотелось их расстраивать. Они бы точно стали упрашивать ее махнуть рукой на Ганноверский дом и вернуться домой. Ведь буквально несколько недель назад у них уже вышла размолвка. Тогда она заявила им, что, если они не в состоянии принять ее жизненный выбор, она не станет поддерживать с ними близких отношений.

— Простите, — сказала она. — Я как раз собиралась, но… Прежде чем звонить, я хотела получить ответы на некоторые вопросы, чтобы объяснить вам… что случилось. Чтобы вы не волновались.

Она посмотрела на электронные часы на своем столе, наблюдая за тем, как стремительно бегут секунды. Только что было 8.08, как уже 8.09.

— Как мы можем не волноваться, если произошло — убийство?

Эвелин не стала отвечать на этот вопрос. Тем более что он был риторический.

— Откуда вы узнали? — спросила она в свою очередь. Родители никогда не смотрели новости.

После того, что случилось с ней в юности, они не выносили криминальную хронику. Даже относительно безобидные истории ранили их, подобно бритве. Что тогда говорить про серьезные преступления?

— От соседа, — сказала мать. — Ты не поверишь! Мы с отцом возвращались домой после ужина с твоей сестрой, когда к своему дому подкатил Чэд. Он был на какой-то благотворительной акции. Так вот, одна особа, которой до всего есть дело, сказала ему, что в Хиллтопе недавно произошли два убийства.

— Особе, которой до всего есть дело? Уж не Тереза ли это?

— Разумеется, кто же еще?

Ее родители до сих пор не могли простить Терезе резких слов, которые двадцать лет назад, когда Эвелин пропала, та сказала в ее адрес. Мол, Эвелин, «пожала то, что посеяла», когда вступила в добрачную связь с парнем. По мнению родителей, Терезы это никоим образом не касалось.

— Чэд хотел узнать, все ли с тобой в порядке. Разумеется, мы всполошились. Ты не давала о себе знать больше недели, с того момента, как…

— Мама, успокойся. — Эвелин пожалела, что не позвонила им первая. С другой стороны, их реакция была бы точно такой, если не хуже. — Извините, что я не позвонила вам сама. Мне стыдно, честное слово. Но, надеюсь, вам понятно, что происшедшее не могло не затронуть и меня тоже.

— Еще как понятно! Чэд сказал, что одна из жертв — Лоррейн Драммонд. Это ведь твоя подруга, если не ошибаюсь? — Голос матери едва не сорвался на крик. — Ты ведь несколько раз упоминала ее имя. Она даже жила у тебя вскоре после того, как ты приехала на Аляску, когда они с мужем расстались.

Эвелин зарылась лицом в ладони. Этот разговор был ей совсем ни к чему.

— Эвелин?

— Да, я ее хорошо знала, — ответила она, сглотнув застрявший в горле комок.

— С нас хватит одного кошмара, — заявила мать, хлюпнув носом.

— Со мной все будет в порядке, — пообещала Эвелин, понимая, как глупо это звучит. Как можно говорить такое, когда убиты две женщины? Ведь их уже не вернуть.

— Надеюсь, это не Джаспер! Надеюсь, что он не выследил тебя!

— На данный момент мы почти ничего не знаем. Это мог быть кто угодно.

— Лишь бы не тот, кому нужна ты!

Судя по всему, сосед не слышал — или ему не сказали, — что ей в постель подбросили руку второй жертвы. Какое счастье.

— Целиком и полностью с тобой согласна.

— И когда ты оттуда уедешь?

— Не поняла?

— Чего ты ждешь? Лоррейн отрезали голову и вырвали глаз! Тебе нужно уезжать оттуда. Прямо сейчас. Ты меня слышишь? Я не понимаю, зачем тебе вообще понадобилось уезжать на Аляску. Эта глушь не для тебя. С твоим образованием ты могла бы найти работу где угодно.

Родители никогда не одобряли сделанный ею выбор. Ни тогда, когда она решила посвятить себя изучению психопатии, ни тем более тогда, когда она уехала от них в аляскинскую глухомань.

«Не понимаю, как можно забыть прошлое, если постоянно о нем думать», — ворчал отец. «Тебе не кажется, что психопатия — это так… мрачно», — добавляла мать.

И мать, и отец были готовы согласиться с тем, что Джаспер был просто «жестокий человек», и этим все сказано. Им не нужны были объяснения его «жестокости». Им хотелось одного: поскорее обо всем забыть и жить дальше. Как будто, если задернуть занавес, то, что останется по другую его сторону, само возьмет и исчезнет.