Тайные общества русских революционеров - Рудольф Баландин

Нестабильность Российской империи определялась, помимо всего прочего, изменениями структуры ее экономики, перераспределением рабочей силы из деревень в города, от сельского хозяйства в промышленность и строительство, укреплением социальной группы предпринимателей, финансистов, становлением капиталистических отношений. А переход от феодализма к капитализму во многих странах сопровождался кризисами, революциями.

…Небольшое отступление. В 1959 году я высказал мысль: социализм есть высшая стадия феодализма. Ее справедливость осознал значительно позже. А в конце ХХ века узнал, что идея эта принадлежит русскому мыслителю К.Н. Леонтьеву и ей уже более ста лет.

Леонтьев К.Н.

«Социализм, понятый как следует, – писал он, – есть не что иное, как новый феодализм, уже вовсе недалекого будущего, разумея при этом слово феодализм, конечно, не в тесном и специальном его значении романо-германского рыцарства или общественного строя… а в самом широком его смысле, т. е. в смысле неравноправности классов и групп, в смысле разнообразной децентрализации и группировки социальных сил, объединенных в каком-нибудь живом центре, духовном или государственном… Теперь коммунисты (и, пожалуй, социалисты) являются в виде самых крайних, до бунта и преступлений, в принципе неограниченных либералов; их необходимо казнить, но сколько бы мы их ни казнили, по нашей прямой и современной обязанности, они… служат бессознательную службу реакционной организации будущего. И в этом, пожалуй, их косвенная польза, даже и великая».

Справедливости ради вспомним, что примерно в то же время английский философ Герберт Спенсер, подобно Леонтьеву сурово критиковавший капитализм, написал работу, посвященную социализму, с характерным названием «Грядущее рабство», главным образом имея в виду подчинение личности коллективу. Но можно ли иначе построить надежный общественный организм? Леонтьев был уверен: нельзя! Он подобно подлинным русским интеллигентам разных политических убеждений презирал сытого самодовольного буржуа. Писал: «Я и грехом не считаю от всей души желать, чтобы сии средние всеевропейцы будущего полетели бы вверх тормашками в какую-нибудь цивилизацией же ископанную бездну! Туда этой мерзости, этому „пиджаку” и дорога!» (Увы, пророчество его сбывается.)

В этом отношении Леонтьев – прямой продолжатель воззрений Герцена на переход в Европе от феодализма к капитализму. «Как рыцарь был первообразом мира феодального, – писал Герцен, – так купец стал первообразом нового мира… Под влиянием мещанства все переменилось в Европе. Рыцарская честь заменилась бухгалтерской честностью, вежливость – чопорностью, гордость – обидчивостью, парки – огородами, дворцы – гостиницами, открытыми… для всех, имеющих деньги».

Константин Леонтьев продолжил: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский или немецкий, или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально” и „коллективно” на развалинах всего этого прошлого величия?.. Стыдно было бы человечеству, чтобы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки».

А еще через полвека Бердяев пришел к выводу: «Так можно было определить русскую тему ХIХ века: бурное стремление к прогрессу, к революции, к последним результатам мировой цивилизации, к социализму и вместе с тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса, революции, цивилизации и пр.». Напомнив высказывание Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде», он заключил: «Трагедия русского народа в том, что русская власть не была верна этим словам».

Все то, о чем сказано выше, на мой взгляд, определяло революционную ситуацию и в Западной Европе, и в России. В разных государствах она проявлялась своеобразно (любая страна в той или иной степени самобытна, а утрата самобытности свидетельствует о ее слабости, дряблости и скорой гибели). И все-таки у революционеров разных стран и народов было нечто общее. Революционное брожение происходило не в гуще народных масс, а среди сравнительно немногочисленных интеллигентов – людей, которые живут идеалами, насыщенной духовной жизнью (в отличие от интеллектуалов, зарабатывающих на жизнь умственным трудом).

Народники и народовольцы пытались не столько теоретически, сколько практически определить самобытный исторический путь России. Восставая против устаревших традиций, они в то же время не желали торжества буржуазии, перехода на рельсы западной цивилизации.

Константин Леонтьев в одном из писем предположил возможность соединения социализма «с русским Самодержавием и пламенной мистикой (которой философия будет служить, как собака)». А иначе все будет «либо кисель, либо анархия». Добавим, наученные историческим опытом: нечто подобное осуществилось в середине ХХ века – сталинский СССР.

Трагедия народников и народовольцев была в том, что их мечтания о народной демократии не могли осуществиться в России того времени ни при каких условиях. Для этого не были подготовлены ни народные массы, ни оппозиционные правительству силы, ни сами революционеры. Оставалось для последних только одно: расшатывание устоев самодержавия в надежде, что когда-нибудь, при каких-то других обстоятельствах оно падет.

Судьба «Народной воли» была предрешена еще и потому, что у этой тайной организации было слишком мало сторонников, а противник был могущественный: государственная полицейская система. Частный террор не может выдержать единоборства с государственным террором. Кроме того, у царя и правительства России были возможности воздействовать на общественное мнение не только печатным словом, причем в широком масштабе, но и с помощью административных мероприятий.

Они начались в последний год правления Александра II. Уже тогда стало ясно, что отмена крепостного права означала для многих крестьян рабство не менее жестокое и безнадежное – экономическое. Это грозило немалыми потрясениями. Недоимки бывших помещичьих крестьян по выкупным платежам возросли за 20 лет вдвое. При взыскании недоимок описывали и продавали скот, инвентарь, временно отбирались наделы. Тем, кто не перешел на выкуп, было еще хуже: приходилось отбывать барщину и платить оброк. Русско-турецкая война 1877–1878 годов хотя и завершилась нашей победой, но для русского народа стала дополнительным тяжелым испытанием. А затем были в стране неурожай и голод.

Лорис-Меликов М.Т.