Геносказка - Константин Соловьев

— Контраст. Он рождает иллюзию преувеличения. Окружив себя уродами, куда проще выглядеть красавцем.

— Ты имеешь в виду…

— Это понятно даже ребенку. Куда проще выглядеть человеком, когда тебя окружают нечеловеческие существа.

Некоторое время они молчали. Вопрос, который шмелем вился на языке у Гензеля, был слишком опасен, чтоб задавать его вслух. Кто знает, вдруг лоснящиеся мышцами херувимы способны понимать человеческий язык?.. Несколько минут Гензель сдерживался, делая вид, что разглядывает дворцовые витражи, но в конце концов все же не выдержал:

— Ты ведь не веришь в божественную природу его величества, да?

Гретель задумчиво потеребила белую прядь. Знакомый жест. Один из немногих, которые она сохранила с детской поры и, может, из-за этого все еще выглядевший естественным.

— Из геноведьм никогда не получаются хорошие монахини, — задумчиво ответила она, помолчав какое-то время. — Я посвятила свою жизнь геномагии, а не слепому восхвалению человеческого генокода. Изучению закономерностей и правил, а не пению псалмов о грядущем очищении.

— Значит, не веришь? — требовательно спросил Гензель, не глядя на сестру.

— Я занимаюсь геномагией полтора десятка лет, братец. И за все это время не видела существа, которое могла бы назвать человеком в полном биологическом и генетическом аспекте этого слова. Так что же ты хочешь от меня услышать?

Гензель и сам не знал что.

— Но ведь чистый человеческий код существовал? Этого ты никак отрицать не можешь?

— Несомненно, существовал, братец. Возможно, еще при жизни нашего прадеда.

— Но раз он существовал — и ты это признаешь, — почему ты так скептически относишься к Церкви Человечества и венценосным особам? Почему не признаешь, что его могли сохранить до наших дней? Хранятся ведь изумруды в царских сокровищницах, так почему не мог сохраниться и тщательно сберегаемый генокод? А ведь его охраняют куда лучше, чем любые изумруды! Придворные специалисты составляют генетические карты на каждую особу королевского рода и тщательно следят, чтобы ни единая хромосома в ее наборе не оказалась бракованной. Как там это называется на твоем мерзком ведьмачьем языке?

Губы Гретель тронула едва заметная улыбка.

— Селекция, братец. Это называется селекцией. Не спорю, в ситуации, когда каждый из нас — своего рода склад генетической скверны и рассадник всевозможного вредоносного материала, — селекция могла бы спасти чистый человеческий генокод и сохранить его… на какое-то время. Но дело в том, что спасительный ход обернулся ловушкой.

Гензель насторожился:

— О чем это ты?

— На протяжении поколений особы королевской крови именно этим и занимались. Контролируемым спариванием с целью сберечь свой нетронутый генокод и передать его по наследству. Они поняли, что залог стабильного генофонда — образование потомства с себе подобными. Может, они были хорошими королями, но, к сожалению, весьма неважными генетиками. Это их и погубило. Это — и еще примитивная бесконтрольная селекция в замкнутой биологической группе. Законов геномагии нельзя обмануть, братец. А короли в этом отношении мало чем отличаются от породистых лошадей.

— Ты имеешь в виду…

— Имбридинг, — спокойно пояснила Гретель, без всякого выражения разглядывая украшенные самоцветами колонны. — Кровосмешение. В попытке соблюсти стопроцентную чистоту крови монархи стали жениться на носителях родственного и, значит, столь же чистого человеческого материала. Породив тем самым множество самых разных генетических дефектов в крови своих потомков. Иногда эти дефекты дремлют пару поколений, иногда обнаруживают себя сразу же, но факт остается в том, что королевская кровь давно отравлена. Кроме того, многим монархам свойственны человеческие слабости. Попытки улучшить свой организм с помощью геномагии, случайные генетические инфекции, дефектные генозелья, а то и яд…

Гензель с ужасом представил, что станется, если хотя бы пару слов из речи Гретель, высказанной равнодушным, как всегда, тоном, услышит священник. Тем более, говорят, во дворце их водится немало — ее величество, супруга ныне царствующего короля, известна как набожная прихожанка Церкви Человечества Всеблагого и Изначального. Тут, пожалуй, еще порадуешься, если дело ограничится одним лишь костром, без инструментов из арсенала братьев-монахов…

— Замолчи! — приказал он Гретель шепотом. — Ты не понимаешь, что говоришь!

Скупой жест Гретель был равнозначен пожатию плечами.

— Ты вправе верить во все, что пожелаешь, братец. Это я не могу позволить себе веру. Однако какое тебе дело до того, сколько процентов порченой крови в королевских жилах?

— Ты не понимаешь, сестрица.

— Возможно. — Кажется, это ничуть ее не печалило, но крайней мере, ни лицо, ни взгляд не переменились, оставшись отрешенными, не по-человечески спокойными, холодными.

— Дело не в том, грешен король или нет. А в том, что он, как ты и сказала, священный сосуд Человечества! Вместилище нашего драгоценного, неискаженного, неизувеченного генокода. А раз есть сосуд и его содержимое, как знать, вдруг в будущем нам удастся уронить эти семена на благословенную почву и получить плоды?..

— Заселить мир вновь семенами чистого Человечества?

— Да. — Гензелю даже на миг захотелось сжать ее холодную ладонь. — Начать все сначала. Стереть генетическое проклятие, которое сожрало наших предков и отравило нас самих. Начать с чистого листа! Неужели ты не понимаешь, какой это шанс? Пока на этом свете осталось хотя бы два образца неискаженного человеческого кода, у нас всех есть будущее! Человечество Изначальное и Всеблагое еще может вернуться! Может, не сейчас, может, через много веков, но может!..

— Ты слишком часто посещал проповеди, братец.

Гензелю с трудом удалось сохранить спокойствие. Кровь геноведьмы! Иногда ему казалось, что человеческого в Гретель — лишь внешняя оболочка. А все остальное давно перестало быть человеческим, переродилось под излучением геномагических чар, сделавшись бесконечно чужим и непонятным. Не человек, а загадочное хладнокровное существо, безразлично наблюдающее за копошением примитивных жизненных форм вокруг.

— Так, значит, все зря? — спросил он ее нетерпеливо и зло, забыв про королевскую стражу за спиной, про генномодифицированных гетер, про дворец, даже про их величества. — Так выходит? Что, все тщетно?

— Мне нравится твой оптимизм, братец. — Гретель невозможно было смутить. — Но я ученый. Я работаю только с известными величинами. Наблюдаемыми, проще говоря. Всем остальным пусть занимаются церковники.

— И ты…

— Как ученый, я могу сказать, что невозможно восстановить здоровый генофонд популяции, сто процентов которой не годятся для продолжения рода. Генетическая скверна не только внутри нас. Она повсюду вокруг. Растения, животные, микроорганизмы, бактерии — все это давно утратило срою изначальную генетическую форму, претерпело сотни и тысячи генетических мутаций, бесконечно далеко ушло от своего прообраза. Во всем мире не осталось ничего изначального, чего-то, что не было бы искажено генетической порчей. Ни цветов, ни рыб, ни насекомых. По крайней мере, за все время мне не приходилось встречать ни единого образца. Глупо надеяться, что такой встретится среди людей. Я оцениваю вероятность с математической и логической точки зрения. Она нулевая. Извини, братец.