Три седьмицы до костра - Ефимия Летова

— Где этот дом? — отрывисто интересуется Вилор. И больше не говорит ничего. Не задает вопросов. Не спорит.

— Ты знал! — это понимание приходит ко мне так же ошеломительно ясно, как и тогда, про искру. — Ты… знал! Что твоя мать мертва! И то, что Герих убил ее — тоже!

— Герих не убивал мою мать, Тая. Я… я сам видел, как это случилось. Все произошло совсем не так.

— Как видел? — тупо говорю я. — Когда?

Вилор опускается на землю, и я присаживаюсь рядом, плечом к плечу. Если бы не эта цепь, наш разговор мог бы быть доверительной беседой двух друзей.

Вот так оно, Тая. Объятия, как у влюбленных, разговоры, как у близких. Только цепь все портит, правда, похоже, лишь для неудачливой темницы.

— Мне было семь лет. Мать… я очень любил ее, как и любой ребенок. Она была добра ко мне, да и любила, наверное… по-своему, но потом, много позже я начал понимать, что все было не так просто. Да, Герих не хотел, чтобы она выходила из нашего дома, но только потому, что с ней было сложно… она убегала. Пропадала неизвестно где. У нее были мужчины, много, большинство из которых не принадлежали к… благополучным людям. Мать даже не могла сказать точно, кто был моим отцом! Герих просто не хотел больших неприятностей.

В тот вечер мы были вместе. Тот незнакомец… ворвался к нам и убил мать. Ударил в живот ножом. А Герих убил его, не знаю, откуда он появился, но было уже поздно. Мать он похоронил в саду усопших под чужим именем. Те останки, что ты нашла в саду, это останки ее убийцы.

— Кто ее убил? — услышанное не укладывается в голове.

— Один из ее любовников, надо полагать. Много лет прошло, да и я был почти ребенком, внешность уже стерлась из памяти. Мужчина… средних лет, волосы… темные, да, — голос Вилора спотыкается, а он сам вдруг встает и поворачивается, будто собираясь уйти.

Этого просто не может быть.

— Этого не может быть, Вилор, — озвучиваю я вслух. — Это невозможно.

— Почему?

— Герих соврал тебе, — говорю ему в спину. — У твоей матери вряд ли были любовники… другие. Она же была совсем молоденькая, когда умерли родители. Ласса Отавия оказалась целиком во власти старшего брата. Он был одержим ею, как после — тьмой и борьбой с тьмой. После смерти родителей лассы Отавии Герих удерживал ее почти так же, как делаешь сейчас ты. Только вместо цепей у него был ты. Самая надёжная цепь. Ласса Отавия не могла сбежать, бросив тебя.

— Я видел! — Вилор разворачивается и смотрит на меня. — Я сам видел…

— Послушай, — я безумно устала от этого бесконечного и бессмысленного разговора. — Я не договорила. В городе я договорилась с некими людьми… они не знают, кто я и чьи это кости… так вот, я договорилась об исследовании.

Вилор замер на месте, в проеме открытой двери. Луна светит ему в лицо, отчего кажется, будто его золотистые волосы сияют собственным светом.

— Там женский скелет. Молодой женщины. Это все, что они смогли сказать, но… Это точно не твой загадочный незнакомец. Мне незачем тебе врать. На служителе Иститоре полно смертей, я не стала бы просто так вешать еще одну. Просто хочу, чтобы ты знал… и не шёл его путём. Отпусти меня, Вилор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Но я видел! — Вилор разворачивается ко мне, резко, и теперь лунный свет давит ему в затылок. — Я помню!

— Я не могу знать наверняка, — мне так жаль его, хотя жалость — опасное, ненужное чувство. — Но у твоей матери не было искры, ведь так?

Вилор непонимающе смотрит мне в глаза, какой-то по-мальчишески растерянный, словно воспоминания снова вернули его в седьмицу лет.

— Думаю, искру ты унаследовал от отца, — теперь уже взгляд отвожу я. — Человеку, владеющему искрой, не составит труда внушить что-то перепуганному семилетнему ребёнку.

Не есть ли он такой и сейчас? Вот только в семь лет он вряд ли мог посадить кого-то на цепь.

— Я могу помочь тебе вспомнить, — говорю совсем тихо. — Ближе к новолунию. Я…

— Ты так хочешь, чтобы Герих оказался злодеем? — невесело хмыкает Вилор. — Потому что он казнил твоих соплеменниц?

— Каких соплеменниц, о чем ты? — мне действительно хочется его ударить, встряхнуть, сделать хоть что-либо. — Шей говорил, возможность приживания тьмы в человеке — большая редкость. Таких как я, в нашем мире единицы, раскиданные во времени и пространстве. Я достоверно слышала только об одной, и та уже давно мертва. А остальные, они просто женщины, не идеальные, которые, вероятно, завидовали, ревновали, изменяли, влюблялись, бросали кого-то, ссорились, делали ошибки… Не ведьмы, не прислужницы демонов.

— Шей?

Небо, просто вырвалось. И это единственное, что он услышал.

— Кто такой Шей?

Я не хотела больше врать Вилору, да и времени придумывать у меня нет.

— Тень. Это его имя.

— Ты зовешь тварь по имени?!

— Зову. Эта, как ты говоришь, тварь, не сделала при мне ничего плохого. Наоборот. Помогала. Каждый раз.

— Я помню историю с твоим женихом, — медленно произносит Вилор. — Мне кажется, то, что с ним произошло, трудно отнести к "ничего плохого". Он потерял рассудок.

— Я просила помощи у тебя, но вот тебе было на меня наплевать. А Шей, — я почти мстительно отмечаю, как темнеют глаза у Вилора при произнесении этого имени. — Шей меня спас. Может, перегнул палку, но если бы не он, не тьма… Теддер просто в лесу меня бы…

Не могу произнести это вслух.

— Теддер, значит, не пришёлся по душе, а тварь…

Вилор делает полшага назад, ее лицо словно бы леденеет, а я понимаю, что все испортила, если только можно что-то испортить в моей ситуации.

— Сначала я пришла к тебе. Ты был мне так нужен, а ты опять меня оттолкнул. Теддеру, значит, отдал бы, а тени — нет? — говорю я почти беззвучно, потому что слова не имеют смысла, потому что сама я себя оправдать не могу. Я хочу сказать ему это, а еще то, что я, если тьма вернётся, или Шей по моему желанию могли бы помочь ему вспомнить. Но какой смысл?

Внезапно, совершенно внезапно, Вилор толкает меня прямо на солому, так что я больно стукаюсь одновременно затылком и локтем, и нависает сверху. Одной рукой придавливает за шею, достаточно сильно, чтобы ощущалась нехватка воздуха, но дышать я еще могу. С трудом. С хрипом.

— И как тебе было с тварью, Тая?

Я не знаю, зачем, почему, как. Что-то внутри вдруг щелкает, словно на мгновение тьма возвращается, охватывает