Тонкая работа - Сара Уотерс

Подхожу к двери и, прижавшись к ней ухом, вслушиваюсь. Я слышу голос, потом шаги. Шаги становятся тише, закрывается еще одна дверь — конечно, он будет ждать, когда мистер Пей уйдет к себе спать. Он дождется.

Я беру лампу и начинаю метаться по комнате: тени на стене мечутся вслед за мной. Одеться я не успею — да и не смогу без помощи Агнес, — но знаю, что не должна встретить его в одной сорочке. Нахожу чулки и подвязки, домашние туфли, плащ. Пытаюсь одеться и как-то прибрать волосы, но у меня плохо получается, шпильки выскакивают из рук, в перчатках неудобно, да и выпитое на ночь лекарство, видимо, действует. Мне страшно. Сердце мое учащенно бьется, но из-за капель я почти не чувствую своего тела. Прижимаю руку к сердцу — без корсета так непривычно, как будто меня вынули из защитного панциря.

Но действие капель сильнее сердечной тревоги. Для того их и прописали — «чтобы снять беспокойство». Когда он наконец приходит, тихонько поскребшись в дверь, я, наверное, кажусь совсем спокойной.

Я говорю:

— Знаете, горничная совсем рядом — она спит, но рядом. Если говорить громко, она проснется.

Он кланяется и ничего не отвечает мне.

Неужели я надеялась, что он поцелует меня? Он и не думает этого делать. Осторожно шагнув в комнату, деловито оглядывается по сторонам — так он смотрел на фасад дома, когда считал окна.

Он говорит:

— Лучше отойти от окна — слишком много света. — Потом кивает на дальнюю дверь: — Это там, что ли, спит служанка? Она нас не услышит? Вы уверены?

Неужели я надеялась, что он обнимет меня? Он даже и шагу ко мне не сделал. От его плаща на меня повеяло холодным уличным воздухом. Волосы, усы, губы его пахнут табаком. Теперь он показался мне очень высоким, еще выше, чем прежде. Я подхожу к дивану и стою, вцепившись в спинку.

Он встает по другую сторону, наклоняется ко мне и шепчет:

— Простите меня, мисс Лилли. Не в таких условиях я должен был бы с вами встретиться. Но я приехал в «Терновник» неспроста, я долго и тщательно готовился к этому шагу. Завтра мне, возможно, придется уехать, не простившись с вами. Вы меня понимаете. Я не рассчитывал, что вы меня примете. Если ваша девушка проснется, скажите ей, что у вас разболелась голова, а я сам забрел к вам в комнату, без приглашения. В других домах такое со мной случалось. Ну вот, теперь вы знаете, что я за тип. Но сегодня, мисс Лилли, можно меня не бояться, я вам ничего плохого не сделаю. Думаю, вы меня понимаете? Вы ведь хотели, чтобы я пришел?

Я говорю:

— Да, я понимаю, что вы узнали что-то и думаете, что это большая тайна, что моя мать была сумасшедшей. Что дядя забрал меня из приюта, где она умерла. Но это ни для кого не секрет, даже слуги об этом знают. Мне не дают здесь об этом забыть. Мне жаль вас, если вы рассчитывали что-то выгадать от этой новости.

— Приношу извинения, — говорит он, — что мне пришлось напомнить вам об этом. Но это для меня не важно, вернее, важно лишь как предыстория вашего странного заточения в «Терновнике». Это ваш дядя — вот кто выгадал из-за несчастья, приключившегося с вашей мамой. Простите меня, но буду откровенен. Я сам негодяй и как никто понимаю других негодяев. Ваш дядя из самых подлых, потому что имеет возможность скрыться в этих стенах, где его злодейство выдается за стариковские причуды. Только не говорите, что любите его, — быстро добавляет он, взглянув мне в глаза.— Со мной не обязательно соблюдать приличия. Я знаю, что вы выше этого. Вот почему я пришел к вам в такой час. Мы сами для себя устанавливаем правила — и вы, и я. И можем вести себя так, как нам удобно. Но сейчас, думаю, нам надо сесть и поговорить, как джентльмен с леди. Вы согласны?

Он делает широкий жест рукой, и после паузы — словно ожидая, что вот-вот войдет горничная с подносом, — мы садимся на диванчик. Из-под запахнутого плаща проглядывает ночная сорочка. Он отводит глаза, а я спешу плотнее закутаться.

— А теперь я расскажу вам о том, что я знаю, — говорит он. — Я знаю, что вы ничего не получите, пока не выйдете замуж. Я узнал об этом от Хотри. О вас говорят — наверное, вы знаете — в тайных книжных лавках и издательских домах Лондона и Парижа. Описывают вас как какую-нибудь девушку из сказки: мол, живет в «Терновнике» красивая девушка, которую дядя обучил, как мартышку, читать джентльменам скабрезные тексты, а может, и еще похуже. Не стану пересказывать всего — думаю, вы и сами догадываетесь. Но для меня это не важно. — Он пристально смотрит на меня, потом отводит взгляд. — Хотри — тот, по крайней мере, добрее других и считает меня честным, что для нас важнее. Он-то и рассказал мне, сочувственно качая головой, кое-что о вашей жизни, о вашей несчастной матери, о вашей будущности, при известных обстоятельствах. Знаете, холостяку не впервой слышать о таких девушках... но на сотню едва ли найдется одна, заслуживающая внимания. Но Хотри оказался прав. Я навел справки о состоянии вашей матери, и — во сколько бы вы себя оценили, мисс Лилли?

Я не могу ответить, пожимаю плечами. Он называет число. Это в несколько сот раз дороже самой драгоценной книги из дядиной библиотеки и во много тысяч раз дороже самой дешевой. Другой мерой мерить я не умею.

— Это очень большая сумма, — говорит мистер Риверс, пытливо глядя мне в лицо.

Я киваю.

— И она будет нашей, — говорит он, — если мы поженимся.

Я не отвечаю.

— Признаюсь честно, — продолжает он, — я приехал в «Терновник», решив заполучить вас обычным образом — то есть соблазнить и увезти из-под дядиного крова, потом получить ваши денежки, а потом как-нибудь избавиться от вас. Но мне хватило и десяти минут, чтобы понять, что с вами тут сделали. Я понял, что осуществить мой план мне не удастся. Более того, мне стало ясно, что, соблазнив вас, я бы лишь изменил место вашего заточения. Я не хочу этого. Лучше я вас освобожу.

— Вы очень любезны, — говорю я. — Но что, если мне не нужна свобода?

А он в ответ:

— Думаю, вы просто жаждете вырваться.

Тогда я отворачиваюсь, чтобы не выдать волнения, и говорю как можно спокойнее:

— Вы забываете, что мои желания ничего не значат в этом доме. Может, дядины книги тоже хотели бы вырваться из шкафов. А он меня сделал похожей на них...

— Да, да, — перебивает он. — Примерно то же вы мне уже говорили. Но что значат эти ваши слова? Вам семнадцать лет. Мне двадцать восемь, и много лет я мечтал наконец разбогатеть и ничего не делать. Вместо этого я таков, каким вы меня видите: негодяй, не сказать чтобы вовсе без денег, но и не настолько богатый, чтобы каждую минуту не думать о них. Если уж вы считаете себя измученной, то представьте, как измучился я! Я провернул немало грязных дел, каждый раз думая, что это в последний раз! Верьте мне: я по своему опыту знаю, как можно убить лучшие годы, если доверять сказкам и принимать их за чистую правду.

Он привычным движением откидывает со лба непокорную прядь — необычная бледность и запавшие глаза сильно старят его. Его мягкий воротник туго схвачен галстуком. В бороде блестит седая прядка. Кадык на шее, как у всех мужчин, беспомощно выступает вперед, словно напрашиваясь, чтобы ударили.