Маленькая девочка из "Метрополя" - Людмила Петрушевская

Кстати, мне сильно повезло: я видела последние дни Сикстинской капеллы в ее неотреставрированном виде, наполовину еще не тронутом японскими специалистами.

То есть часть росписей (там, где Господь протягивает руку человеку) покоилась в серебристой дымке, покрытая патиной времени, намоленная, как у нас говорят.

А вот другая часть была уже «раскрыта» реставраторами и отнюдь не покоилась, а перла в глаза своими свежими красками — оранжевой как глиняный горшок и тем ясным голубым цветом, который раньше использовали у нас для коммунальных уборных и трикотажных кальсон.

Японские инженеры (как писали в газетах встревоженные итальянцы) должны были вроде бы точно рассчитать в микронах, как снять верхний слой, т. е. сколько осело на росписях пыли, копоти от факелов и свечей, сколько человеческих испарений (люди тут и дышали, и потели, и плакали, мало ли).

У нас, кстати, когда икона намоленная, ценят ее темноту, тайну.

Короче, японцы все эти дела ликвидировали.

А ну-ка они сняли на два микрона больше? Сними-ка с человека эти два микрона, это называется шкуру содрать…

Но мы ведь говорим о деньгах: так вот, любая реставрация — это огромные ляпы налогоплательщиков, много лет идущие в карманы всех, кто занят в проекте.

Вспомним на наших глазах происходящее украшение Москвы лягушками и пластиковыми святыми.

Петр бы Первый за такие тяп-ляп дела сослал бы и автора и заказчика в город химиков Березово, как сослали когда-то слишком делового Меншикова.

В Ляплянтии, что прекрасно, денег на реставрацию не дают, жалеют каждый ляп, молодцы.

К примеру, лететь в Ляплянтию можно через столицу (Лялю), это четыре часа, а можно через город Кап, это шесть.

Однажды я летела как раз шесть часов, причем в очень интересной компании — с нами было множество маленьких детей.

Рядом со мной, локоть к локтю, сидела милая пара немолодых ляплянтцев, лет под пятьдесят, и мать держала на руках очаровательную девочку месяцев четырех по виду.

Лукавые глазки, темные кудряшки, маленькая-премаленькая, стоять еще не умеет и ползает пока не очень уверенно.

Оба родителя смотрели на нее неотрывно, в каком-то священном экстазе. Тревожно любовались. Ну, как обычно супруги смотрят на поздно рожденное, ожидаемое всю жизнь дитя. Чудо, чудо.

Но у этих в глазах еще читалось какое-то недавнее страдание, как будто девочку только что спасли от тяжелой болезни.

Всегда ведь в дороге родители привычно передают малышку друг другу, что-то приговаривают типа «а вот кто будет кашу есть?», все обыденное, укладывают баиньки, лица скорей усталые.

Нет, тут было другое. Женщина сидела как струна, напряженная, сосредоточенная. Как будто спасла дитя от похитителей и теперь дрожит, переживает. Праздник с элементом ужаса.

Я подумала: работали эти люди у нас, мало ли что произошло. Может, ребенок попал в больницу. Может, в чьи-то руки.

И обычная ситуация, мы познакомились. Девочку зовут Светлана. Довольно редкое для Ляплянтии имя. Ей восемь месяцев (а не четыре, как я подумала). Летят уже давно, из Челябинска через Москву. Устали. Но все у них в порядке, все подготовлено, питание, памперсы, идеально чисто, девочка бодрая, только уж очень маленькая для восьми месяцев.

В восемь месяцев эти людишки уже пытаются ходить и бормочут на праязыке что-то типа «а ты-то тля, а ты бля» (наш Федя эти речи толкал в полгодика).

Но малюсенькая Светлана даже не гулит, ножками не упирается. Молча таращит глазки. Тоже устала.

Мама уложила ее спать на своих коленях, я удвинулась в угол, чтобы им было попросторней.

Имелось бы хоть одно местечко в самолете, им бы отдали три сиденья подряд.

Там, в углу, я и провела ближайшие часы не шелохнувшись, боясь нарушить покой сироты.

Господи, я все поняла довольно быстро. Это летели со своими новыми родителями усыновленные русские дети!

И иностранная мама Светланы, пережив ад, соприкоснувшись (видимо) с жадно протянутыми лапами и с бесконечными отказчиками в нашей стране, теперь боялась всех. Она боролась за свою слабенькую, не очень здоровую Светлану, выхватила ее и теперь не верила своему счастью.

В ее семье было уже двое довольно взрослых сыновей, 20 и 17 лет.

А теперь о моем литературном замке, куда я была приглашена неизвестными мне богатыми людьми работать, работать и работать.

Все условия были созданы — полное одиночество, свежий воздух, обед в студию, по вечерам ужин в замке, ни тебе готовки, ни стирки-уборки, и дети не вопят, не слушают свои диски, и по телефону не хохочут, и ни в коем случае мама не подай-прими-вымой тарелки.

Вероятно, так писал Набоков. Пастернак. Или Фадеев. Или бывший генеральный секретарь Союза писателей Марков. Сартр так жил. Тургенев. Да и Толстой с Чеховым. Ну и Битов в этих условиях безвылазно живет (надеюсь).

Из общества в дневное время около меня (около своей лакушки) постоянно пребывал ушастый Дьяболик с семьей.

Мы их кормили уже всей колонией — японка, швейцарец, венгр и англичанка.

Затем, прослышав о таких условиях жизни, к семье присоединился и сам — усатый кот, здоровенный и черный, как Мухаммед Али. По этому случаю мамаша опять оказалась в интересном положении.

Итак, в хорошую погоду я сидела с кошками, красками и горячим чайником на воле. Рисовала подсолнухи, к примеру.

И как-то к вечеру мимо меня местные дети с хлопотами, но безмолвно, даже благоговейно, протащили по гравию большую коляску, и в ней сидя спала восточная принцесса.

Ворох белых кружев, банты, черные лаковые туфельки, черная лаковая челка, белые чулки, пухлые руки.

Кошки прыснули в кусты и дальше, в свою трубу.

Коляска трещала как по гороху, принцесса покачивалась, ее даже трясло, но своих юговосточных глаз она не приоткрыла. По виду ей было годика два.

Вечером ее привели на ужин и представили: дочь наших ляплянтских директоров, Сиа.

Ее усадили на высокий стульчик, повязали ей салфетку, и эта девочка с фарфоровым личиком старинной японской куклы, упершись глазами в тарелку, стала с интересом ловить вилкой ломтики мяса.

Временами она тихо бормотала какие-то фразы на чистом местном языке, мама (Ан) ей отвечала и изредка помогала поймать прыгающий кусок.

Мама была красавица типа кинозвезды, какой-нибудь Шарлотты Ремплинг.

Папа (Map) представлял собой вообще улучшенный вариант Джеймса Бонда последнего выпуска.