Кровь хрустального цветка - Сара А. Паркер

тишину нарушает вздох, такой глубокий, будто рокот целой горы.

– Задавай свои вопросы, Орлейт.

Повернувшись обратно, вижу, как Рордин снова массирует переносицу, будто само мое присутствие вызывает у него желание просунуть пальцы в глазницы и выдавить себе мозг.

Сейчас это чувство взаимно.

– Ты получил последний знак?

– Пока нет, – произносит Рордин, опуская руку.

Слова вгрызаются мне в грудь так сильно, что, клянусь, в дыре становится видно колотящееся сердце.

Пока нет.

Значит, либо Рордин пересматривает свой ответ на предложение Кайнона… либо думает заручиться его поддержкой путем силы.

Оба варианта раздражают.

Не хочу, чтобы меня швырнули Кайнону, как мешок бесформенных овощей, которые никто не хочет есть, и не хочу, чтобы Рордин и Зали оказались вынуждены истощить ресурсы ради ключа, который позволит переплыть Мелеющие моря во Фрист.

Нужен третий вариант. Должен быть третий вариант.

– И… что ты собираешься делать?

Скажи, что ничего не нужно предпринимать. Скажи, что ты нашел сотню кораблей где-то в давно забытой бухте и тебе больше не нужна помощь Кайнона.

Рордин пожимает плечами, но движение выходит напряженным.

– Любой, кто не с нами, против нас. Здесь все просто.

Сердце резко замирает частично от облегчения, но в основном от страха. Потому что это непросто.

Совсем непросто.

Это загубленные жизни. Утраченные ресурсы.

Очередной гвоздь в мой гроб.

– И ты не можешь просто… подождать? Вырыть убежища поглубже? Задраи…

– Нет, – перебивает Рордин. – Этим мы и занимаемся, и наших людей убивают. Чем дольше мы ждем, тем слабее становимся, тем меньше шанс выстоять против того, что в итоге хлынет через те врата на реке.

Обхватываю себя руками в попытке не расклеиться, но получается не очень. Я уже разваливаюсь на куски, задыхаюсь от бешеной, сжимающей грудь тревоги.

Я вижу лишь один вариант… и чтобы его осуществить, мне потребуется все мужество до последней капли, которое только удастся наскрести. Мне придется лгать себе. Заставить себя сделать то, чего я надеялась избегать до конца своих дней. Стать кем-то другим. Кем-то смелым и бессердечным.

Бесстрашным.

– Зачем ты потащил меня на Конклав? – спрашиваю я, снова ловлю его отстраненный, каменный взгляд.

– Чтобы открыть тебе гребаные глаза, Орлейт. Мир снаружи много больше этого, – рычит Рордин и взмахивает рукой, обводя мою комнату. Всю мою вселенную. – Мне было нужно подготовить тебя к наихудшему.

На его языке вертятся слова, я чувствую, что они готовы сорваться.

– И?

– И пусть твоя башня высока, ты, как никто другой, должна знать, что ножницы в первую очередь срезают самые высокие цветы, – безжалостно метко подмечает Рордин. – Подумал, ты оценишь заботу.

Его удар жесток, он предназначен для того, чтобы ранить меня, вырвать из безопасной оболочки. Вызвать уязвимость.

Не хватало только горького напоминания, насколько я беззащитна. Ощущение этого и так пробирает меня до костей.

Сжимаю кулаки, прикусываю губу так сильно, что чувствую вкус крови.

У Рордина трепещут ноздри.

Его глаза становятся темными, как грозовое небо, их взгляд рыщет по мне так, что я чувствую себя обнаженной, несмотря на одежду и защиту густых волос.

– Еще что-нибудь? – цедит Рордин сквозь зубы.

– Да! – рявкаю я, полная желания, чтобы он убрался.

Полная ненависти к безразличию в его глазах, когда все, что мне нужно, – это чтобы меня обняли, чтобы сказали «все будет хорошо».

Чтобы красивая ложь помогла мне набраться мужества.

– Последний вопрос. – Я запускаю руку под блузу и достаю пузырек, преодолевая расстояние между нами в три коротких шага. – Почему ты такой подонок?

У Рордина расширяются зрачки.

Я вбиваю ему ладонь с пузырьком в грудь с такой силой, что обычный человек бы задохнулся, но Рордин не обычный. Вспоминаю об этом, когда пытаюсь отдернуть руку.

Недостаточно быстро.

Он подхватывает пузырек и, сжав мое запястье, притягивает меня так близко, что я вздрагиваю от его ледяного выдоха – и замираю на самом острие его взгляда.

– Кто научил тебя этому слову? – Голос Рордина – клинок, что взрезает меня, но неправильно. Оставляя саднящие, нежные следы, он скользит вниз по телу, меж моих ног, заставляя меня трепетать.

С трудом сглатываю.

Вообще-то я слышала слово от одного его стражника, но сомневаюсь, что сейчас об этом стоит упоминать. Поэтому я пожимаю плечами, изображая равнодушие, прикрывая свою выдуманную реальность напускной храбростью.

– Я не так невинна, как ты считаешь.

Рордин смеется, грубо, беззастенчиво.

– Однажды ты вспомнишь этот миг и поймешь, как была не права.

Неверно.

Все будет наоборот, и он достаточно скоро это осознает.

Рордин отпускает мою руку и выходит из комнаты, но замирает у ступеней – свет факела на стене отбрасывает на него позолоту, превращает его в статую мрачной, высокомерной красоты.

– Твое присутствие на балу больше не требуется, – бросает он через плечо, словно подачку, которую я должна проглотить.

Беспокойство тяжестью ложится на плечи…

– Почему?

Рордин слегка оборачивается, не стараясь поймать мой взгляд, и пожимает плечами.

– Люди увидели более чем достаточно. Ты выкрутилась. Поздравляю.

Слова вбивают последний гвоздь в крышку моего гроба, пронзая насквозь тело, которое скоро начнет разлагаться, погружают меня в ужас.

И Рордин уходит.

Глава 35

Орлейт

Тружусь не покладая рук, сворачивая длинные пряди в золотистые розетки на самой макушке. Закрепляю последнюю и приглаживаю распущенные локоны у лица, завершая слишком царственную, на мой вкус, прическу.

Но она здесь уместна – придает мне вид, которого следует ожидать от воспитанницы верховного владыки.

Надеюсь.

Опустив глаза, проверяю, не видны ли под кроваво-красной тканью подвески, что покоятся меж ничем не связанных грудей.

Бедная Танис. Я вспоминаю миг, когда она пришла забрать платье, а обнаружила голый манекен и меня, утверждающую, что обрекла наряд на гибель в морской пучине, когда утром навещала Кая.

Ложь соскользнула с языка, служанка побледнела, мол, ей-то приказано унести платье, и я ощутила укол вины. Но не настолько, чтобы достать его из-под матраса и отдать.

Рордин еще ни разу не предлагал мне легкого выхода. Значит, он стремится намеренно удержать меня подальше от бала. Возможно, он считает, что Кайнон отравит мой разум, но на его глазах шоры, и он не видит, что Кайнон – противоядие.

Я – противоядие.

Рордин все равно в итоге меня вышвырнет… так почему бы не предпочесть территорию, куда еще не добрались вруки.

Откупориваю баночку глазури для губ, которую сделала из растертых розовых лепестков, ароматического масла и кусочка сала. Женщины на Трибунале всегда красят губы красным, и если я сделаю так же, то не выделюсь из толпы.

Взяв кисть, я делаю глубокий вдох и смотрю