Месть князя - Юрий Маслиев

«Боже, я, наверное, сошел с ума!» – молнией пронзила мысль, и рука его скользнула к кобуре.

С этой мыслью он и умер. От страшного удара кости его задранного вверх носа, своими ноздрями похожего на дуло двустволки, вонзились в его мозг – мозг труса, дурака и садиста.

Это необходимое в данной ситуации действие сорвало в душе Муравьева все заслоны.

Сдерживаемая все эти годы ярость вырвалась наружу. Мелькнули образы изувеченного отца, смерть от рук насильников матери и сестры, гибель жены, нечеловеческие страдания тысяч ни в чем не повинных людей. Все это – дело рук таких вот чердынцевых, коровиных, свиридовых, с садистским усердием выполнявших приказания своих вождей, искупавших его Родину в крови, растоптавших все самое святое, что было его жизнью и что ценилось им выше, чем жизнь.

Он хотел крови. Крови! Уничтожить, взорвать, к чертовой матери, хотя бы этот маленький островок большевистского ада, воздав, хоть и крохотную, дань божеству, имя которому – Справедливость! И уйти. Уйти в белое безмолвие полярной ночи, чтобы назло судьбе выжить там и победить, вырвавшись из этой ледяной пустыни. Выжить, чтобы сомкнуть пальцы на шее своего последнего врага, разнести вдребезги башку в мерзком пенсне… Он вспомнил предсмертные слова отца: «Накажи всех тех, кто виноват в нашем горе».

«Я выживу и накажу этого ублюдка! Ждите, Лев Давыдович! Ждите, товарищ Троцкий. Это ваше детище – лагеря смерти. Ваше! Вы породили монстра – он к вам идет. Ждите!»

Гримаса ненависти так исказила его лицо, что даже у хорошо знавшего своего друга Саши Блюма мурашки поползли по коже.

Не успело отброшенное ударом мертвое тело капитана сползти по стене, как Муравьев быстро вышел из кабинета.

На мгновение оцепенев, Блюм выхватил пистолет и кинулся вслед за товарищем, натыкаясь на трупы застывших в несуразных позах солдат, охранявших до этого районное логово НКВД. И снова, как когда-то давно в Харькове, он увидел, как его друг превратился в машину – машину смерти.

«Ну что ж, собакам – собачья смерть», – он понял, что помощь его не требовалась.

Вскоре в кабинете Чердынцева, освобожденные из камеры, появились и двое зэков – Перец и Карузо, попавшие сюда вместе с Муравьевым.

– Переоденьтесь! – Муравьев бросил Лёнчику ключи. – Каптерка – в пятом кабинете. Идем на дело.

– Ну, Барин, ты даешь! – ахнул Карузо. – Как?.. Что?.. Кто это? – кивнул он на Блюма.

Тот, не обращая на них внимания, разбирал будильник на столе, прилаживая к штырьку капсюль-детонатор. Этому их тоже учили в диверсионной школе. Работа для специалиста – плевая. А Саша был специалистом, хорошим специалистом.

– Потом, потом расскажу. В нашем распоряжении – пара минут. Поторопитесь, если хотите жить!

Туповатый вор-домушник Перец, безоговорочно подчинявшийся своему пахану, не вникая в подробности, выхватил ключи у Карузо и кинулся в коридор.

Он увидел трупы вертухаев и понял: «Не хер базарить, не хер думать. Думает пахан, а мое дело – выполнять». Он хорошо помнил, как на зоне Барин расправлялся с любопытными.

– Нет, Карузо, – бубнил он, торопливо напяливая на себя обмундирование, выбирая полушубок и примеряя шапку-ушанку со звездой, – Барин туфту никогда не гнал. Его не слушать – себе дороже. Видел жмуров-вертухаев в коридоре? – И, заметив утвердительный кивок товарища, добавил: – То-то же.

Но Лёнчика подгонять не стоило – тот уже стоял, притоптывая новыми валенками и застегивая овчинный полушубок на груди.

Когда они вышли из каптерки, трупов солдат в коридоре и у стойки дежурного уже не было видно.

– Перец! – В голосе Барина звенел металл. – Стань у входа и мочи любого. Только без шума. Не поднимай пыль.

Он критически осмотрел несуразную, в военной форме, фигуру зэка, поправил портупею и засунул в его кобуру ТТ.

– Я знаю – ты с этим уже имел дело. Но старайся работать финарем.

Он передал финку с усиками и кровостоком, сделанную умельцами-заключенными из напильника. Во время очередного шмона она попала в стол начальника, а теперь снова оказалась в руках вора-рецидивиста.

– За мной! – Барин махнул рукой Блюму и Карузо.

Столбик спиртового термометра опустился за пятьдесят пять градусов. В такие безветренные ночи морозный воздух сгущался, превращаясь в туман, окутывавший все вокруг. Только изредка в стылом пространстве потрескивали заиндевелые деревья, нарушая вселенскую тишину страны снегов.

– Геологическое управление там, – указал Михаил.

Его протянутая в тумане рука казалась обрубленной.

Не задерживаясь, он двинулся вперед. Товарищи, стараясь не потерять его из виду, поскрипывали снегом в такт шагам.

– Стой! Кто идет? Пароля! – раздался с акцентом, замирающий на морозе, голос солдата-узбека.

Он молился своему Аллаху в надежде, что смена караула не опоздает, и его вот-вот сменят. Несмотря на ватные штаны, овчинный тулуп с высоким меховым воротником, в который он спрятал свою остроносенькую, с узким разрезом глаз, желтенькую мордочку, тело его замерзло до такой степени, что, казалось, вот-вот развалится на куски, как ледышка. Из-под бровей, покрытых густым, от дыхания, инеем, он с тревожной надеждой смотрел на три громадные, в тумане, фигуры, приближавшиеся к посту. Караульный охранял одновременно и склады, и конюшни.

– Фергана! – услышал он долгожданный ответ.

– Самарканд! – ответил солдат, и сердечко узбека радостно забилось в предвкушении близкого тепла и обжигающе-горячего чая.

Хруст позвонков – и тело очередного вертухая опустилось на жесткий от мороза снег. Ни тени жалости не шевельнулось в груди Муравьева и Карузо.

«Сдохни ты сегодня, а я – завтра» – закон лагерей вдвойне, втройне, тысячекратно заслуженный лагерной охраной, и в миллиарды раз заслуженный охраной, состоящей из азиатов. Более кровожадных чудовищ зэки, казалось прошедшие все круги ада, не встречали в своей жизни.

Вскоре в трое саней впрягли по тройке лошадей. Правда, веселые бубенчики, висевшие на дугах, были безжалостно оборваны. Со складов в спешке грузилось продовольствие, утепленные палатки, печка-буржуйка, водка, соль, спички, спальные мешки, лыжи, фонари-«летучие мыши», горючее, рация, питание для нее, бочка мороженой брусники и многое другое, что могло понадобиться во время длительной полярной зимовки.

– Саша, – остановил Михаил Блюма, грузившего на сани ящик с динамитом, – что у тебя есть из нашего боевого набора?

– Кое-что есть, – весело хмыкнул тот, разгоряченный работой.

Опасность возбуждала его лучше любого наркотика. В эти моменты он становился бесшабашно зол и весел. Сейчас снова на кон были поставлены их жизни – судьба опять делала крутой поворот. Распахнув полушубок, он стал доставать из карманов меховой безрукавки-«душегрейки» сюрикены, похожие на узкие фрезы станка, отмычку, метательные ножи и даже «когти тигра» – специальные шипы, закрепляемые на ладонях ремнями с застегивающимися пряжками.