Кошка Белого Графа - Кира Калинина

— Еще чего! — старуха вмиг проснулась. — От подарков отказываться дело глупое. Что дают, надо брать. Неси сюда, — велела она служанке, — поглядим. А сама поди прочь!

В коробочке оказалась лаковая шкатулка с серебряными уголками и затейливым замочком. К замочку прилагался ключик на цепочке. Госпожа Хьяри покачала его в воздухе, ловя солнечные блики, затем сунула под нос Агде, словно погремушку младенцу.

— Смотри, какое диво, — старуха вложила ключик в ее вялую руку. — Давай, открывай!

Агда с неохотой подчинилась. Шкатулка курлыкнула, как горлица, крышка приподнялась, явив нутро, выстланное черным бархатом. На бархате что-то поблескивало.

— Ай, красота-то какая! — преувеличенно восхитилась старая ведьма. — Ты только глянь!

Агда глянула — и загляделась. Взяла вещицу в руки, любуясь сверканием драгоценных камней.

— Ты примерь, примерь, — подзуживала госпожа Хьяри.

А вот это она зря. Ободок с золотыми листочками и рубиновыми ягодками, обхвативший девичье запястье, даже мне напомнил о венчальных браслетах, а барышня взглянула — и по ее щекам побежали слезы.

— Что ж ты опять ревешь-то!

Старуха вскочила, заперла дверь, потом силой пересадила Агду со стула на большой диван с цветочной обивкой. Несмотря на почтенные года, двигалась она со звериной ловкостью. Совсем не так, как неуклюжая травница, которая заискивала перед королевой-бабушкой.

— Он ей, небось, тоже подарки дарит, — плаксиво сказала Агда. — Я видела их, он шел такой красивый, улыбался ей, а на меня даже не взглянул…

— Сколько раз говорю, нельзя ему сейчас на тебя глядеть! — старуха обнимала барышню, как тогда, в доме Снульва, только сейчас я слышала каждое слово. — Папаша ее разобидится, войну, чего доброго, затеет. Ты же не хочешь, чтобы из-за тебя война началась?

Агда всхлипнула, а я зажмурилась, пытаясь уложить услышанное в голове.

— Вот понесет она, он, заботы ради, отошлет ее в тихое место, и ты вернешься в его постель. А там… мало ли что с женщиной в тягости случиться может.

— А ребенок? — Агда повернула к старухе голову.

— И с ребенком…

— Матушка Гинаш! — барышня вырвалась из обнимающих ее рук. — Вы с ума сошли!

— Чего всполошилась? Шучу я, шучу, — ведьма вновь притянула Агду к себе. — Ты о дурном не думай, ты о свадьбе думай.

Барышна опять запротестовала, но старуха пригнула ее голову к своему плечу.

— Дура ты, Эмка! Он король, ему жениться по чину положено.

Имя упало, как обух на темя.

Эмка! Эми. Эмелона Болли.

О ней и правда писали в "Вестях со всего света" и в других столичных газетах, которые мы изредка покупали. Писали очень сдержанно, но в свое время этого хватило, чтобы породить волну пересудов. Каждая заказчица, едва переступив порог нашего ателье, начинала с возбужденного: "А вы слышали?.."

Вот почему Льет взял себе и дочери другие имена — чтобы никто не узнал в ней королевскую любовницу!

А старуха между тем говорила такие вещи, от которых у меня не только на загривке — по всему хребту шерсть поднималась.

— Ты для всех как была купеческая дочь, так и есть, хоть и дали вам дворянство. Да и дворян простых нынче, что крыс. Другое дело — выйдешь замуж за важного вельможу, станешь знатной особой. Графиней! А от графини и до королевы недалеко…

Картинка, сложившаяся у меня в голове, разом перевернулась, кусочки мозаики встали на свои места.

После женитьбы Альрик не сможет оставить при себе девицу Болли. Но если девица превратится в графиню Скадлик, замужнюю даму, имеющую полное право бывать при дворе, король Бертольд может закрыть глаза на измену зятя — ведь приличия соблюдены.

— Королевой будет вайнорская вобла! — взвилась Агда.

Вернее, Эмелона.

— Так я о чем и толкую, — матушка Гинаш улыбнулась ласковой улыбкой гиены. — Ты не тревожься понапрасну. В жизни чего только не случается. Сегодня королева есть, завтра нет. А король вдруг да и жениться на графине? Само собой, после того как графиня станет свободна…

Эмелона затихла, и старуха погладила ее по голове.

— Вот и молодец, вот и умничка.

Она не видела, что лицо барышни бело, как мел, а широко раскрытые глаза черны от ужаса.

Однако Скадлик-то хорош! Готов не только подбирать крошки за королем, но и делиться с ним женой. Лишь бы самому добраться до молоденькой. И не подозревает, что ему готовят ловушку…

Раздались твердые шаги, в комнату вошел сам кавалер Льет. Вернее, кавалер Болли — как нелепо звучит! Разодет, будто придворный щеголь.

Эмелона бросилась ему на шею:

— Батюшка!

Не знаю, было это проявлением дочерней любви или барышня просто увидела повод вырваться из клешней ведьмы Гинаш.

Кавалер отстранил ее, посмотрел в лицо:

— Опять ревела?

— Все уже хорошо, — уверила его старуха. — Я ей сейчас чайку налью с мятой и конфеток дам. Любимых твоих, — она повернулась к Эмелоне, — с нугой.

— И мне чайку дайте, матушка, — попросил Болли, бросив на диван свою неизменную трость с оскаленной мордой. Ослабил шейный платок, обернулся…

Дурное предчувствие заставило меня попятиться за мгновение до того, как его взгляд уперся точно в то место, где находилось мое тайное окошко.

Я не стала больше ждать. Задом, задом — до угла; там кое-как развернулась и поспешила к выходу. Надо рассказать Рауду, что я узнала!

Граф Рауд Даниш-Фрост отнесся к моему невероятному рассказу спокойно. Кивнул, будто констатируя давно известное. И я не сдержала обиды:

"Вы опять все знали!"

Пусть никакого права обижаться у меня не было. Разве я ему друг или ровня, чтобы делиться со мной такими секретами? Даром что из-за этих секретов у меня лапы вместе рук.

— Не знал, — ответил Даниш. — Догадывался — кое о чем. Хотя планы в отношении жениха барышни Эмелоны для меня сюрприз.

Он сказал принцессе, что заберет меня на полдня, и сейчас мы катили по столичным улицам, как две недели назад по лесам близ Свеянска — в той же самой санной карете, блестящей черным лаком и серебром.

Альгота слывет одним из красивейших городов Оссидены, но сколько я ни глядела, за окном был лишь снег, снег, снег. За сугробами и наносами терялись и фасады дворцов, и вывески богатых магазинов, и древние башни, и театры, и ресторации, и парки, и бульвары.

Городские снега не пели и не звенели, а ворчали и посмеивались над прохожими, когда кто-нибудь увязал в сугробе или шлепался навзничь на накатанном пятачке. Феи развлекались тем, что сбрасывали пригоршни снега с карнизов и водостоков, норовя попасть за шиворот быстроногому мальчишке или важному господину в богатой шубе. Но горожане были укутаны так плотно, что белая пыль оседала в складках одежды, не причиняя неудобств.