Погребальные игры - Мэри Рено

— Македонцы! — Четкий командный голос подавил последние недовольные возгласы. — В Египте на общем сборе вы выбрали меня и Арибу опекунами двух наших царей. Очевидно, теперь по каким-то причинам вы хотите сделать другой выбор. Да будет так. Мы согласны. Нет нужды выяснять, много ли сторонников у этого предложения: мы оба добровольно снимаем с себя возложенные на нас обязанности. Мы отказываемся от опекунства.

Поле сковало озадаченное безмолвие. Собравшиеся почувствовали себя очень глупо, словно они состязались в перетягивании каната, а их соперники вдруг бросили свой конец. Пифон постарался выжать из их недоумения все возможные выгоды.

— Да, мы отказываемся. Однако нужда в опекунстве не отпадает. Вы сами учредили эту должность на общем собрании после смерти Александра. Вспомните, что у вас два царя, один из которых слишком юн, чтобы царствовать своим именем. Если вы хотите наделить всей полнотой власти Филиппа, то сначала отдайте себе отчет, что тем самым он станет и опекуном маленького Александра, до тех пор пока тот не повзрослеет. Подумайте хорошенько обо всем этом, прежде чем высказать свое мнение.

— Понятно! Уже подумали!

Солдаты напоминали праздный люд в балагане, побуждавший медлительных актеров играть поживее. Эвридика уловила их настроение. Они ждут ее выступления, и она готова к нему.

— Вот здесь перед вами, — продолжил Пифон, — Филипп, сын Филиппа. Он заявляет о своем праве на трон. Царь Филипп, прошу тебя, подойди к нам.

Кротко, но с некоторым удивлением Филипп подошел и встал рядом с ним над верхней ступенью центральной сбегавшей вниз лестницы.

— Итак, ваш царь, — сказал Пифон, — сейчас обратится к вам с государственной речью.

Эвридика замерла. Ей показалось, что на нее обрушились небеса, но она еще не понимала, что, возможно, подобный исход и был предрешен именно там, над суетным миром.

Прежде всего ее ошеломила собственная недальновидность. Она не искала оправданий, не напоминала себе, что ей лишь недавно исполнилось шестнадцать лет. Она уже мнила себя настоящей царицей, воинственной, обожаемой всеми. И просчиталась, как полная дура.

С растерянной улыбкой Филипп окинул взглядом людское множество. Его встретили дружелюбными одобрительными приветствиями. Все знали, что он немногословен и излишне стеснителен.

— Да здравствует царь! — кричали солдаты. — Да здравствует царь Филипп!

Филипп вскинул голову. Он отлично знал, ради чего устроено это собрание: Эвридика все объяснила ему. Но она также предупреждала, чтобы он никогда не произносил ничего, кроме того, что ему велено говорить. Он метнул в ее сторону тревожный взгляд, пытаясь понять, не хочет ли она выступить раньше, но Эвридика на него не смотрела, устремив глаза вдаль. Зато он услышал мягкий и настойчивый голос стоявшего за ним Арибы:

— Государь, поговори с солдатами. Они ждут.

— Смелее, Филипп! — кричали снизу. — Тише, царьбудет говорить!

Он махнул рукой, и солдаты зашикали друг на друга, готовясь слушать.

— Благодарю вас за вашу преданность.

Филипп знал, что эти слова будут восприняты хорошо. Да, все в порядке. Прекрасно.

— Я хочу стать царем. Я уже достаточно взрослый. Александр, правда, не хотел, чтобы я стал царем, но он умер…

Он умолк, собираясь с мыслями.

— Александр разрешил мне зажечь благовония. И тогда я услышал, как он сказал Гефестиону, что я вовсе не такой тупой, каким себя выставляю.

Поднялся недоуменный шумок. Филипп добавил для пущей уверенности:

— Не волнуйтесь, если я чего-нибудь не пойму, Эвридика подскажет мне, что надо делать.

Мгновения молчаливого изумления, затем — озадаченное ворчание. Обмениваясь удивленным взглядами, солдаты негромко обсуждали услышанное. «Я же тебе говорил. Ну что, теперь понял?», «Да, но вчера я видел его, и он был совершенно нормальным!», «Видно, припадки его довели до такого…», «Ну, надо отдать ему должное, сказал-то он правду…»

Эвридика стояла, точно прикованная к позорному столбу. С радостью она предпочла бы раствориться в воздухе. До нее донеслось насмешливое скандирование понравившейся всем глупой фразы: «Эвридика подскажет, что делать». Ободренный этими возгласами Филипп решил продолжить:

— А став царем, я смогу сколько угодно кататься на слонах.

Стоявшие за ним Пифон и Ариба самодовольно заулыбались.

В общем веселье Филипп вдруг ощутил смутивший его оттенок. Примерно так же над ним смеялись в ту ужасную брачную ночь. Он решил произнести спасительную магическую фразу: «Благодарю вас за вашу преданность!» — но ее не восприняли с обычным почтением, а принялись хохотать еще громче. Может быть, лучше убежать? Или его все равно поймают? С отчаянной мольбой он оглянулся на Эвридику.

Призвав на помощь всю свою гордость, она как-то сумела сдвинуть с места одеревеневшие ноги. Скользнув по самодовольным опекунам презрительным взглядом и не обращая никакого внимания на гудящую внизу толпу, девушка подошла к Филиппу и взяла его за руку. С неописуемым облегчением и доверием он повернулся к ней:

— Я сказал хорошую речь?

Вскинув голову, она глянула на солдат, а потом ответила:

— Да, Филипп. Но теперь все кончено. Пойдем сядем в сторонке.

Эвридика подвела мужа к пристенной скамье, где сатрап некогда потчевал вином гостей в ожидании сигнала загонщиков.

Собрание продолжалось без них.

Люди пребывали в раздраженном замешательстве. Споры дошли до абсурда. Сотни голосов, предлагавших вновь поручить опекунство Пифону и Арибе, затихли, столкнувшись с их решительным несогласием. Селевк также отказался от такой чести. Пока обсуждались менее влиятельные фигуры, прибыл курьер. Он сообщил, что Антипатр переправился через Оронт и прибудет сюда через все те же два дня.

Объявив об этом собравшимся, Пифон напомнил им, что после смерти Пердикки оба царя следуют в Македонию. Кто же в таком случае, учитывая безвременную кончину Кратера, более подходит на роль их опекуна, как не сам регент? С мрачной безысходностью, не находя лучшего кандидата, собрание одобрило его предложение.

Пока шло обсуждение, Эвридика незаметно удалилась вместе с супругом. После семейной дневной трапезы Филипп повторил свою речь перед Кононом, и тот похвалил его, пряча от Эвридики глаза.

Она едва слушала болтовню мужа. Униженная, вынужденная признать несостоятельность своей затеи, дочь Кинны почувствовала, как вскипает в ней кровь властных предков. Тень Александра, казалось, дразнила ее. В свои шестнадцать он уже стал регентом Македонии и провел победоносную войну. Огонь ее честолюбия еще жарко тлел под покрывающим его пеплом. Почему ее так унизили? Видимо, не потому, что ее претензии были чересчур высоки, а, наоборот, за их мелкость. «Меня высмеяли, — подумала она, — из-за того что я не осмелилась потребовать большего. С этого момента я буду бороться за свои собственные права».