Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников

Был банкет, вспомнил Толик. Хороший банкет, как всегда. Много вкусной еды и выпивки. Но скучно. Скучно…

Далее он вспомнил пузатую бутылку с вензелем, обещающим: Коньяк Выдержанный. И заботливый взгляд Жени-черт, забыл спросить фамилию! – оказавшегося не турбо-, а трубореалистом, причем вовсе не таким неприятным, как показалось с первого взгляда. И слащавый голос обрусевшего грузина, певшего что-то про губы, сла-адкие, как вино. И… да, еще что-то сладкое и белое, припудренное чем-то мелким и серым, тянущееся к нему из туманной дымки на огромной, как ковш экскаватора, ложке. При мысли о ложке Толика слегка замутило, немедленно вспомнился широкий, странно липкий подоконник и ощущение потревоженной весны за окном.

На этом поток воспоминаний обрывался. Оставалось неясным, как его угораздило переместиться с подоконника в банкетном зале на эту кровать в непонятно чьей квартире. Бабочкой он, что ли, перепорхнул?

Да, где-то в промежутке между подоконником и вензелем «KB» были еще танцы. Толик тоже танцевал, и не с кем-нибудь, а… с кем же? Да со Златовлаской! Она была неожиданно добра и в хорошем смысле доступна. Впрочем, есть ли у этого слова плохой смысл? В таком случае почему бы не предположить…

Толик изо всех сил зажмурился, наморщив лоб, так что зашумело в ушах. Этот непрямой массаж мозга отчасти освободил его извилины от непостижимой похмельной логики, благодаря которой вчерашний алкоголик, например, готов до головной боли раздумывать над вопросом, утро сейчас за окном или уже вечер, вместо того чтобы просто встать и отдернуть штору.

Толик повернул голову и посмотрел на то место, где толстое одеяло грубо обрисовывало чьи-то контуры. И пришел к выводу, что проще распознать юного фараона в заплесневевшей мумии, чем определить примерный рост, телосложение или хотя бы пол завернутого в этот кокон человека.

Бездумно Анатолий протянул руку под одеялом, никуда особенно не метясь, и в его ладонь легла острая, почти треугольная грудь. Бесстыдно голая, в отличие от самого Анатолия, который, по собственным ощущениям, был обнажен стыдливо. «Что в вымени тебе моем?» – ни с того ни с сего всплыла в памяти строчка пошлейшего стихотворения.

Или как раз с того, с сего?..

И только полминуты спустя до Толиковой головы дошло то, что почти мгновенно осознали пальцы. Строчку о вымени навеяло неспроста, ведь та, чью левую грудь он сейчас заторможенно сжимал в руке, была автором стихотворения. То есть, по счастью, авторшей. «Какого?… Как?.. – пару раз начинал новую мысль Толик, но не заканчивал. Потом собрался и сформулировал: – Она-то здесь при чем?»

Он оставил в покое бюст спящей женщины и не отдернул, а медленно, по сантиметру в минуту стал тянуть на себя одеяло, пока из-под его верхнего края не выглянула растрепанная прядка волос – без намека на желанный золотой цвет, сплошная пергидрольная белизна. Дополнительных подтверждений не требовалось.

«Куку, – подумал Толик. – То есть, Кукушкина. Теплая… Хорошо пахнет».

Действительно, несмотря на маргинальную, а то и откровенно панковскую направленность своих стихов (Толик без труда вспомнил еще пару цитат: «Ты меня разденешь и наденешь», а также «Как известно, все девочки какают стоя»), сама Клара панком не была. Ванной не брезговала, духами не злоупотребляла, запах ее тела был слабо уловим и приятен.

– Клара, Клар… Слышишь? – он легонько потормошил ее за локоть, но не получил ответа.

«Спит, – подумал он. – Как крепко спит… – и, боднув затылком собственную подушку, закончил мысль упреком непонятно кому: – Это же надо было так нажраться!»

Снова приподнялся на локте, пригладил рукой разметавшиеся волосы, снежные, мягкие, приятные на ощупь пальцев.

«В конце концов, это ведь она первая стянула с меня трусы», – придумал простодушное оправдание Толик, внеплановая жертва апрельской гормональной бури.

Он с головой нырнул под одеяло и там закрыл глаза, то ли в надежде скрыть от самого себя последующие действия, то ли притворяясь, что все это происходит во сне. Затем дотянулся до спящей Клары, обеими руками развернул податливое тело спиной к себе – и… еще раз дотянулся.

Спустя бесконечно приятные пять минут, она спросила сонно:

– Э-эй! Кто там?

– Та-ам? – уточнил Толик, по самые чакры погружаясь в средоточие плотских утех, в то время как сознание его, пробив шелк натяжных потолков, железобетонность плит, чей-то паркет, линолеум, снова паркет, водоотталкивающее покрытие технического этажа и наконец восьмиполосную рубероидную магистраль крыши, воспарило к небесам. – Я-а…

– Антон? Или Вадим?

Толик промолчал, не устроенный обоими вариантами.

– Ромка, ты, что ли?

Чуть погодя:

– Серый?

Через паузу снова:

– Антошка! Признавайся, мерзавец!

Мелькнуло даже недоуменное:

– Бори-ис?

Эта «угадайка» стала утомлять Толика. Она отвлекала, вызывала к жизни бессмысленные вопросы воде «это какой-такой Борис?», словом, грозила преждевременно низвергнуть его воспарившее сознание с небес на землю.

– Ты бы еще Сигизмунда приплела, – посоветовал он.

– А, это ты, киса-мальчик, – сразу успокоилась Клара, и Толик так и не понял, притворялась она до этого или всерьез забыла, с кем накануне вернулась домой.

– Мур, – согласился он.

Больше она не произнесла ни слова до тех пор, пока не настала пора спросить:

– Все?

– А что, мало? – удивился Толик.

– Да нет, достаточно. Спасибо.

Она перекатилась через распластанное и расслабленное тело Анатолия, поднялась и посмотрела сверху вниз, нависнув над его лицом направленными остриями грудей.

– Киса-мальчик, – повторила она, развернулась и направилась в ванную.

Ее спина заметно краснела в том месте, где соприкасались их тела. Вдобавок, отметил Толик, ягодицы были малость тяжеловаты.

Клара, мысленно произнес он и пожал плечами. Имя не звучало. К нему и прозвище ласковое не подберешь. Кларушка? Кларонька? Тьфу!

Хорошо, что это была единовременная акция.

Вернулась Клара в одном полотенце, чалмой обернутом вокруг мокрых волос. Усмехнулась, взглянув на Толика, снова по шею укрывшегося одеялом. Откинула ближний край, неожиданно наклонилась и звонко чмокнула его в район бедра. Затем продекламировала «И только Толькин пах потом пах потом». По-видимому, экспромтом.

– Ты мне дашь полотенчико? – спросил Толик.

В ванной на табуреточке обнаружилась вся его одежда, уложенная аккуратной стопкой. Почему-то включая ботинки и кожаную куртку. Запустив руку во внутренний карман, Толик нащупал и под негромкий ропоток запоздалого раскаяния вытащил нераспечатанную пачку презервативов. Еще не «пожелтевшую от времени», как у Аксенова, но тоже изрядно обтрепавшуюся на сгибах. Толик распечатал ее, заглянул внутрь, сосчитал до трех и так, с пачкой в руках, вышел из комнаты. Больше он не взял из ванной ничего.