Огнем и мечом. Часть 1 - Генрик Сенкевич

— Когда же это было?

— Вчера утром. Богуну человека убить — все равно что другому чару вина опрокинуть. А рычал он, когда письма прочитал, так, что весь Чигирин трясло.

Разговор на какое-то время оборвался. Между тем совсем развиднелось. Розовая заря, окаймленная светлым золотом, опалами и пурпуром, горела на восточной стороне небес. Воздух был свежий, бодрящий, кони стали весело фыркать.

— Ну-ка, пришпорим с богом, и понеслись! Лошадки отдохнули, и времени терять нельзя, — сказал пан Заглоба.

Они снова пустились вскачь и без передышки промчались полмили. Внезапно впереди показалась непонятная темная точка, приближавшаяся с небывалой скоростью.

— Что это может быть? — молвил пан Заглоба. — Придержика своего. Верховой вроде бы.

И в самом деле, во весь опор приближался какой-то всадник; скрючившись в седле, склонив лицо к конской гриве, он подхлестывал нагайкой своего жеребца, который и так, казалось, летел, не касаясь земли.

— Что ж это за дьявол и почему он так несется? Ну и прыть! — сказал пан Заглоба, доставая из седельной кобуры пистолет, чтобы на всякий случай быть готовым ко всему.

Между тем бешеный ездок был уже шагах в тридцати.

— Стой! — гаркнул пан Заглоба, наводя пистолет. — Ты кто таков?

Всадник на всем скаку осадил коня, выпрямился и, подняв глаза, тут же закричал:

— Пан Заглоба!

— Плесневский, слуга чигиринского старосты? А ты зачем здесь? Куда несешься?

— Ваша милость! Поворачивай и ты за мною! Беда! Гнев божий, суд божий!

— Что случилось? Что такое?

— Чигирин запорожцы заняли. Холопы шляхту режут. Кара божья!

— Во имя отца и сына! Что ты говоришь… Хмельницкий?

— Пан Потоцкий убит, пан Чарнецкий в плену. Татары с казаками идут. Тугай-бей!

— А Барабаш и Кречовский?

— Барабаш погиб. Кречовский к Хмельницкому переметнулся. Кривонос еще вчера ночью двинулся на гетманов. Хмельницкий — сегодня засветло. Сила страшная. Край в огне, мужичье повсюду бунтует, кровь льется! Беги, милостивый государь!

Пан Заглоба вылупил глаза, разинул рот и таково был огорошен, что слова не мог вымолвить.

— Беги, милостивый государь! — повторил Плесневский.

— Иисусе! — охнул пан Заглоба.

— Иисусе Христе! — вторила Елена, разрыдавшись.

— Бегите, время не ждет.

— Куда? Куда же?

— В Лубны.

— А ты туда?

— Туда, конечно. Ко князю-воеводе.

— Пропади же оно все пропадом! — воскликнул пан Заглоба. — А гетманы где же?

— Под Корсунем. Но Кривонос уже наверняка схватился с ними.

— Кривонос или Прямонос, холера ему в бок! Значит, нам смысла нету ехать?

— Ко льву в пасть, ваша милость, на погибель прешь.

— А кто тебя в Лубны послал? Господин твой?

— Господина моего прикончили, а мне мой кум, который сейчас с запорожцами, жизнь спас и помог бежать. В Лубны же я по собственному разумению еду, ибо не знаю, где еще спрятаться можно.

— В Разлоги не езжай, там Богун. Он тоже в бунтовщики собирается!

— О боже мой! Боже мой! В Чигирине говорят, что вот-вот и на Заднепровье мужичье поднимется!

— Очень может быть! Очень может быть! Поезжай же, куда тебе нравится, а с меня довольно и о своей шкуре думать.

— Так я и сделаю! — сказал Плесневский и, стегнув коня нагайкой, тронул с места.

— Да от Разлогов держись подальше, — крикнул ему вслед Заглоба. — А если Богуна встретишь, не говори, что меня видал, слышишь?

— Слышу! — отозвался Плесневский. — С богом!

И помчался, словно бы от погони.

— Ну! — сказал пан Заглоба. — Вот те на! Выкручивался я из разных переделок, но в таковых еще не бывал. Впереди — Хмельницкий, позади — Богун, и если оно на самом деле так, то я гроша ломаного не дам ни за свой перед, ни за свой тыл, ни за всю свою шкуру. Похоже, я дурака свалял, в Лубны с тобою, барышня, не поскакав, но сейчас поздно сожалеть об этом. Тьфу ты! Все мои мозги не стоят теперь того, чтобы ими сапоги смазывать. Что же делать? Куда податься? Во всей Речи Посполитой нету, видать, угла, где человек своею, не дареною смертью мог бы преставиться. Спасибочки за такие подарки; пускай их другим дарят!

— Ваша милость! — сказала Елена. — Два моих брата, Юр и Федор, в Золотоноше, может, от них будет нам какое спасение?

— В Золотоноше? Погоди-ка, барышня-панна! Познакомился и я в Чигирине с паном Унерицким, у которого под Золотоношею имения Кропивна и Чернобай. Но это отсюда далековато. Дальше, чем Черкассы. Что же делать?.. Если больше некуда, бежим туда. Только с большой дороги надо съехать: степью да лесами пробираться безопаснее. Ежели бы хоть на недельку этак затаиться где-нибудь, в лесах каких-нибудь, может, гетманы за это время покончили бы с Хмельницким и на Украине поспокойней стало бы…

— Не для того господь нас из рук Богуновых спас, чтоб дать погибнуть. Уповай, ваша милость, сударь.

— Постой, любезная барышня. Снова во мне вроде бы дух крепнет. Бывали мы в разных переделках! Как-нибудь расскажу тебе, барышня-панна, про бывшее со мною в Галате приключение, из чего ты сразу выведешь, что и тогда дело дрянь было, а поди-ка же, собственным умом я той опасности избежал и цел остался, хотя борода моя, как можно видеть, поседела. Однако нам надо съехать с дороги. Сворачивай, барышня-панна… Вот так. А ты верхом, как умелый казачок, ездишь! Трава высокая, ничей глаз сроду нас не заметит.

И действительно, трава, по мере того как они углублялись в степь, становилась все выше, и в конце концов всадники вовсе в ней утонули. Однако лошадям в сплошной мешанине тонких и толстых стеблей, порою острых и ранящих, идти было нелегко. Поэтому они вскоре утомились и встали.

— Ежели мы хотим, чтобы эти лошаденки послужили нам и дальше, — сказал пан Заглоба, — придется слезть и расседлать их. Пускай поваляются и попасутся, иначе толку не будет. Я так понимаю, скоро до Кагамлыка доберемся. По мне, чем скорее, тем милее, — лучше очерета ничего не найти, если спрятаться в нем, дьявол и тот не сыщет. Только бы нам не заблудиться.

Сказавши это, пан Заглоба спешился и помог спешиться Елене, затем стал снимать арчаки и доставать еду, каковою предусмотрительно в Разлогах запасся.

— Надо подкрепиться, — сказал он. — Дорога неблизкая. Дай же, барышня-панна, какой-нибудь обет святому Рафаилу, чтобы нам ее счастливо проделать. А в Золотоноше имеется старая крепостца, возможно, и с гарнизоном. Плесневский сказал, что мужичье и на Заднепровье поднимается. Гм! Оно не исключено, скор тут повсюду народ бунтовать, но на Заднепровье покоится десница князя-воеводы, а чертовски тяжка десница эта! Здорова у Богуна шея, но ежели эта десница на нее ляжет, то к самой земле притиснет; оно дай боже, аминь. Кушай, барышня-панна.