Бастард фон Нарбэ - Наталья Игнатова

Псалтирь (143:1)

Клетка. Всегда шумно, всегда ярко, пестро, слепит глаза. Здесь легко, опасно, захватывающе. Все знают всех, каждый каждому волк, каждый каждому брат. Сюда не приходят по делу. Клетка — только для развлечений. Выплеснуть адреналин, увидеть кровь, вдохнуть страсть, ярость, жажду победы, ненависть поражения. Чужие, зато истинные, такие, какими они должны быть, а не такими, какими они становятся в кондиционированном воздухе офисов.

Сегодня особенный день. Редкий. И публика ведет себя не так, как обычно. Предвкушение смерти меняет людей почти до неузнаваемости.

Как они ждут! Эмпату без подготовки здесь должно быть тяжело. Или противно. Уже можно делать выводы о Нортоне — ему противно. Он не любит смерть, не любит боль, ни свою, ни чужую. Таким самое место в МВ. Служить и защищать. Вроде рыцарей, только проблемы решают не такие глобальные.

А Март чужих эмоций не чувствует. Ему тут просто не по себе. Монастырский образ жизни не воспитывает интереса к подобным шоу. Не только смертельным, а, вообще, любым, подразумевающим бой, страсть, ярость и прочее из списка. Рыцарям заемные чувства ни к чему, они сами и сражаются, и убивают, и побеждают, и гибнут в бою. По-настоящему.

А сегодня бастард дома Нарбэ будет убивать на потеху толпе.

Мысль об этом почему-то не греет. Кровь, что ли, мешает? Равенство происхождения?

Два льва в стае собак должны соперничать или объединиться?

Им двоим есть, что делить. Есть кого делить. Ставка высока. Но даже это не повод радоваться тому, что существо одной с тобой крови, пусть ненадолго, станет развлечением для собак.

Гордец фон Нарбэ!

В монастырях и правда учат смирению.

Гул толпы слился в единый, восторженный рёв. Вторя ему, заорали динамики. На огромных экранах мелькание рекламы сменилось нечеловеческой рожей Хундо. В отличие от телохранителей и прочих боевых киборгов, чья профессия требовала постоянного контакта с людьми, рестлеры не маскировали свою искусственность. Наоборот, старались стать как можно страшнее, как можно больше похожими на машины, а не на людей. Эпатаж был частью их работы, жуткая внешность, как стати беговых лошадей, влияла на ставки.

Но далеко не все при этом действительно становились нелюдями.

— Фуллборг, — непонятно сказал Нортон.

Хундо ревел, молотовидная башка взметнулась на телескопической трубке шеи, огненные глаза сверкали, отражая свет прожекторов.

Чудовище. Как и все они, все семеро. Ролики в яриф и по кимато не передают и сотой доли того впечатления, которое производят эти миляги, когда смотришь на них отсюда. С лучших в зале мест, прямо над рингом, над силовым куполом Клетки.

— Я понимаю, почему их отлучают… — начал, было, Март. И застыл, сцепив пальцы.

Рев пошел на убыль, снизился до тихого ропота. Удивленного. Почти стыдливого.

«Так-то, уроды!» — Андре нервно звякнул браслетами. Просто, чтоб услышать свои сэйры, почувствовать их холод на запястьях. — «Это вам не киборг, это — сверхчеловек».

Аристократ.

Поэтому экраны пусты. Трансляция этих боев будет выглядеть очень странно. И все-таки, бои состоятся. Потому что такого никогда не было, и никогда больше не будет. Семь смертельных поединков подряд. Даже те, кто будут просто слушать трансляцию, запомнят ее навсегда, перескажут детям и внукам.

К тому же, когда Аристо хочет чего-то, ему трудно отказать.

Чем он был занят прошлую ночь и этот день? Март говорит — медитировал. Может, и так. А, может, знакомился с тактико-техническими характеристиками будущих противников.

В бой включился сразу, не дал себе труда подержать Хундо на расстоянии, присмотреться к его тактике, познакомиться с приемами. Быстрый, чусры б его взяли… Он настолько меньше Хундо! У киборга одна рука толщиной с целого Аристо. Ладно. Это нормально. Так и должно быть. И у Хундо сейчас не руки: в бою он использует специальные насадки на конечности — два моргенштерна, один на цепи, второй на древке. Холодное оружие разрешено, огнестрельное — нет.

Кроме моргенштернов, конечно, есть и манипуляторы. Чтоб держать противника, когда доходит до финала, до дробления костей, разрывания мышц и сухожилий. Сколько раз это было? Не много — казни в Клетке редкость. Но это было. Предсмертные вопли, и судорожно сокращающиеся, хлещущие кровью куски того, что мгновение назад составляло часть человеческого тела.

Как некрасиво!

И как красиво сейчас.

Фон Нарбэ не чужды эстетике.

Он уходит, уворачивается от свистящих булав, пропускает мимо себя мечущуюся на длинной шее, смертоносную башку. Прикасается к корпусу киборга. Раз, другой, десятый. Не бьет, движения рук изящны, как будто в пальцах кисть художника. Две кисти. Вон, поблескивают, тончайшие, почти невидимые лезвия. Он со всех сторон, бесшумный, легкий как тень, он всегда на одно мгновение опережает грохочущий цепью шипастый шар, летающий вокруг Хундо. На полшага впереди. Коснулся груди, сочленения там, где вырастает из бронированных плеч шея, проскользнул сбоку, еще пара касаний, чтоб уйти за спину.

Хундо не нужно разворачиваться, на его голове глаза и впереди и сзади, размещены рядом с ударной частью молота. Широкий обзор. Но он, похоже, не успевает уследить за Аристо. И тот обходит его. Отступает, словно для того, чтоб оценить картину.

Добавить последний мазок.

И добавляет. С разворота. Ногой. В самый центр неразрушимого грудного панциря.

Хундо слишком тяжел. Как бы ни был силен удар, его не отбросило назад, даже не качнуло. Он стоял. Моргенштерн на цепи тяжко ударился о пол. Второй бессильно повис. Потом подкосились ноги, и киборг осел на колени. Почти сравнялся ростом со стоящим перед ним Аристо.

Что он сделал? Этот бастард… что он сотворил такое? Чему учат в монастырях, но не учат в домах аристократов?

В первый раз с начала боя Аристо улыбнулся.

И Март, подавшись вперед, ответил на улыбку. Так, будто Аристо смотрел на него, а не в пол перед Хундо. Так, будто никому другому Аристо и не мог улыбнуться.

А потом, уже не улыбаясь, фон Нарбэ взял у плеча правую руку Хундо, выдохнул… И рванул. Киборг издал вопль, от которого хрипом зашлись динамики. Его рука, та ее часть, которая еще была живой, отделялась от тела. Необходимые для существования остатки плоти и крови, сращенные с механизмом, способные чувствовать боль, рвались, брызгая кровью.

Хундо кричал.

Аристо бросил на пол его правую руку. Так же медленно, тщательно соизмеряя усилия, оторвал левую. Одним страшным рывком вырвал из корпуса шею. И, чуть поморщившись, сунул руку в образовавшееся отверстие. Вытащил, вытянул, как мерзкую личинку из сырой норы, как моллюска из панциря, живой, студенисто подрагивающий в затянутых в перчатки ладонях, человеческий мозг.