Окруженец. Затерянный в 1941-м - Вадим Мельнюшкин

— У меня есть другие варианты?

— Видишь, говорит допрыгает. Ну, а последним меня потащишь. Иди место сперва подбери где-нибудь в полукилометре, хоть костёрчик какой сможем развести, ну а если ручей рядом будет, то вообще…

Перетранспортировка нас калеченных закончилась только к вечеру. Маленький костёр чуть потрескивал, нагревая сразу четыре котелка воды.

— Товарищ командир, вроде закипает. Суп варить будем?

— Хуже, Миша. Рану твою чистить. Зинчуку, акромя как повязки менять, помочь нечем, благо хоть что стрептоцид есть, а вот над тобой я поиздеваюсь.

— Нафига, командир? У меня же сквозняк, заживёт.

— Что сквозняк это хорошо, но в этом сквозняке у тебя как минимум кучка нестерильных ниток от штанов. Если бы тебя куда в голень ранили, то мы с Потаповым на крайний случай ампутировали бы её. А как проводить ампутацию при ранении в бедро, даже не представляю, ведь что-нибудь ценное могу оттяпать, что рядом висит.

— Шуточки у вас…

— Григорий, шомпол прокалил? Да не боись, Миша, подождём пока остынет, не собираюсь я тебя раскалёнными железками пытать. Котелки тоже снимаем.

Через десять минут пыточный, чего уж скрывать, инструмент был готов. Представлял он из себя шомпол, обёрнутый бинтом, коий в свою очередь был пропитан раствором стрептоцида. В котелке с остатками раствора лежал ещё кусок бинта. Понимаю, что варварство и чистый садизм, а что делать — нет у меня операционной и бригады хирургов. Лучше сделать что-то, а потом жалеть, чем не сделать и всё равно жалеть. Фролов от выпитой половины фляги коньяка конкретно поплыл, но смотрел на мои приготовления с ужасом. Ну, начали.

— Миша, держи веточку, зубами сожми и терпи. Гриша, поле готово?

Потапов отдёрнул руку с бинтом, смоченным в том же коньяке, от раны, которую только что обтёр с обеих сторон.

— Да.

Ну, начали. Раневой канал за прошедшее время забился сгустками запекшейся крови и сжался, под действием воспалившихся тканей. С первого раза шомпол удалось ввести не более чем на сантиметр, после чего раненый замычал, вцепившиеся в положенные вдоль тела слеги, кисти рук побелели, а глаза начали вылезать из орбит. Блин, и это только начало.

— Терпи, Миша, терпи. Извини, но дальше будет хуже.

Мучил я его минут двадцать, думал сознание потеряет, или сердце не выдержит болевого шока, но ничего, справились. Вероятно, слишком рано начали, так что коньяк не успел подействовать, а может человек способен привыкнуть даже к мукам. В конце, когда уже удалось окончательно запихнуть в канал пропитанный антисептиком бинт, Фролов выплюнул почти перегрызенную на три части ветку и разразился таким матом, что осталось порадоваться отсутствию у нас икон, потому как выносить их было некуда — лес кругом

— …твою ж мать! — Михаил закончил и откинулся на сложенный под спиной лапник. — Это всё?

— Ну как тебе сказать, пока да.

— Что значит пока?

— Ты думаешь оставленный в ране бинт это нормально? Придётся вынимать. Позже.

— …мать твою!

— Потапов, перевязывай, я всё, выдохся.

Это были последние слова, после которых наступила долгожданная темнота.

* * *

— Косой, оставь малька.

— Ты чего, Бес, это же шлюхин сыночек. Ты чего, теперь за всех заступаться будешь? Они же жируют, жрут конфеты, что им их матери-проститутки тащат. Ты-то знаешь, чем те на конфеты зарабатывают…

— Вот и отдай.

— Ну, ты Бес… ты не прав. Пацаны тебе этого не спустят.

— С пацанами я сам разберусь.

— Ага, разберёшься. Будет тебе "тёмная" ночью.

— Поглядим, по крайней мере буду знать, кого утром башкой в толчок засунуть.

— Ты чё? Я-то причём?

— Крайним будешь, а теперь брысь, гондон.

Паренёк лет двенадцати-тринадцати, сунув руки в карманы, двинулся вглубь то ли неухоженного парка, то ли редкого лиственного леса, второй, лет восьми, остался стоять, сжимая в руках горсть дешёвых конфет. В глазах малыша застыли обида и злость, а ещё от него пованивало мочой, да и пятно на штанах выдавало степень пережитого испуга.

— Она не проститутка, — малой всхлипнул. — Так получилось. Мой папа был космонавтом и погиб, а её заставили меня сюда отдать. Она хорошая. Бес, она, правда, хорошая.

— Конечно, — слушать обоссавшегося малька не хочется. Сколько уже наслушался таких историй про космонавтов и лётчиков-испытателей. А вот матерей, сдающих детей в детдом ненавидеть не получается. Ведь некоторые ещё и приходят, несут дешевые гостинцы, делая жизнь пацанов и девчонок невыносимой — тех презирают настоящие сироты, по крайней мере те, к кому никто не приходит, и не просто презирают, а всячески измываются. — Беги, только вымыться не забудь.

— Спасибо, Бес, — малёк утер слёзы грязной ладонью, а второю протянул вперёд, — конфет хочешь?

Конфет хотелось, но показывать этого не стоило ни мелкому, ни кому другому — Бес никому не покажет свое слабости. Никогда!

— Вали отсюда. А будут приставать, не ной и не ссысь — сразу бей. Один раз изобьют, другой, а потом решат не связываться.

— Я понял, Бес, спасибо.

Мальчик говорил это уже мне в спину.

* * *

Проснулся от тишины. Потапов спал, привалившись к стволу спиной, но судя по не совсем угасшему костру, спал недолго, либо периодически просыпался, поддерживая огонь. Страшно хотелось есть, а вот в остальном чувствовал себя вполне нормально. Для раненого в печень, конечно. Шутка для посвящённых. Хорошо, что таких вокруг нет, а то представил себе рассказ того же Фролова, как раненый в печень командир делает ему операцию. Жёлтый дом будет рад пополнению. И сон ещё этот — какие к чертям космонавты.

Что-то не так, но вот что? Дыхание, слышу дыхание только двоих. Блин, нет! Пульс у Зинчука не прощупывался. Гадство. Да такой конец можно было предвидеть, да что там — можно, это было ожидаемо, но… Мы же были почти не знакомы, так почему слёзы на глаза лезут? Это наверно реакция организма на ранения, да на прочую гору стрессов. Нет во мне сантиментов, я сухарь, я вообще не здешний. Бляха…

Потапов зашевелился, и пришлось срочно закрывать глаза.

— Уже часа два как преставился. Я будить вас не стал. Какой смысл?

Всё равно лежу, глаз не открываю, а слёзы льются по щекам.

— Рана просто болит.

— Ага, понимаю.

Вот и поговорили.

Шевельнулся Фролов и тут же заскрипел зубами.

— Так, Гриха, ты кормить нас собираешься? — наш пулемётчик выглядел не так уж и плохо, а голод вообще прекрасный признак. Наверное.

— Конечно, сходи за хворостом.

— Шутник, блин. Не положено мне, я ранетый в ходовую часть. Командир спит?