1612 год - Дмитрий Евдокимов

— Когда?

— Не говорит, больше никому не доверяет.

— Может, сегодня? — продолжал допытываться полковник.

— Сегодня — вряд ли. Бал во дворце. Царь устраивает для послов как для частных лиц. Будет поляков полно, соваться опасно. Но и тебе Гонсевский настоятельно рекомендует не покидать кровати…

Бал прошел весело, хотя во время танцев произошел инцидент. Когда царь приветствовал Олешницкого, он заверил его, что в этот вечер в зале не будет ни императора, ни королевского посла. Однако когда в танце посол, проходя мимо Димитрия, осмелился не снять шапку, тот в ярости закричал Бучинскому:

— Скажи всем: кто не будет снимать передо мной шапку, останется без головы!

Гонсевский, стоявший рядом, понял, что вызвало ярость государя, и с усмешкой заметил:

— Посла здесь сегодня действительно нет, а государь есть!

Придя же домой, немедля послал своего верного Стаса к Исааку Массе. Тот поднял трясущегося купца с постели и сказал всего четыре слова:

— Мой господин говорит — завтра!

Наутро Мнишек, решивший справиться о здоровье посла, встретил у посольского двора камердинера Гонсевского, отправившегося на рынок за покупками. Взяв лошадь воеводы под уздцы и якобы приветствуя его, Стас тихо сказал:

— Сегодня вечером царя хотят убить.

— Что ты мелешь! — вскричал Мнишек, хватаясь за саблю.

— Я умоляю не спрашивать меня больше ни о чем! Иначе мне не жить. Предупредите государя — пусть будет осторожен.

«Гонсевский не из тех, кто любит попугать!» — подумал Мнишек и решительно повернул коня назад.

— Ваше величество! Вас хотят убить! — вскричал он взволнованно, едва вбежав в опочивальню.

— Когда? — спокойно спросил Димитрий, отрываясь от письма, которое он набрасывал для Льва Сапеги.

— Сегодня вечером! Вы должны принять немедленные меры.

— Батюшка, не верьте слухам! — так же спокойно продолжал улыбаться Димитрий, не кладя пера. — Вы, увы, уже не первый, кто сообщает мне о заговоре. Сначала мой телохранитель, потом Стадницкий на балу. Теперь вы, батюшка. А когда я начинаю выведывать, кто же именно в заговоре против меня, ничего сказать не могут. Вот вы, батюшка, знаете, кто умыслил меня убить, тем более не позднее чем сегодня вечером?

— Не знаю, — растерянно ответил Мнишек.

— Вот видите! — торжествующе рассмеялся Димитрий. — Откуда такие страхи? Вы ведь видите отлично, что народ меня боготворит. Меня окружают верные войска! Надо не о заговорщиках каких-то думать, а к войне готовиться. Сядьте лучше и помогите мне составить письмо для Сапеги. Медлить больше нельзя!

Когда Мнишек, переписав письмо по-польски набело, собрался уходить, Димитрий попросил:

— Скажите, батюшка, Станиславу Немоевскому, пусть принесет мне к вечеру драгоценности принцессы Анны. Может, мы что-нибудь и подберем для нашей прекрасной императрицы.

…Пламя свечи играло, переливаясь всеми цветами радуги на гранях драгоценных камней.

— Изрядно, изрядно, — приговаривал Димитрий, бережно извлекая из железной шкатулки, окрашенной в зеленый цвет, ювелирные изделия европейских мастеров.

— А это что? Как сверкает!

— Брошь. Видите — один крупный алмаз, а вокруг двенадцать мелких. Их высочество оценивает ее в десять тысяч злотых, — с готовностью отвечал благородный поляк, сидевший с противоположной стороны небольшого столика из слоновой кости.

— А это?

— Нечто вроде браслета. Очень красивое сочетание — восемь рубинов и столько же крупных жемчужин. А это, прошу внимания вашего величества, ожерелье из алмазов и жемчугов. Стоит восемнадцать тысяч злотых. Очень пойдут вашей венценосной супруге.

— О, мой герб?

— Да, эта брошь сделана в виде двуглавого орла. К сожалению, нет цепочки и не хватает одного крупного алмаза вот здесь и одного мелкого. Поэтому цена всего лишь пять тысяч злотых.

— Алмазов в моей сокровищнице хватает, — самодовольно протянул Димитрий. — А вещь мне нравится. Пожалуй, буду носить как знак нашего императорского достоинства. Так на какую сумму здесь драгоценностей?

— Всего на шестьдесят тысяч злотых, — без запинки ответил Немоевский.

— Торговаться я не буду, — сказал Димитрий, опуская золотого орла обратно в шкатулку. — Впрочем, скажу утром. Я хочу посмотреть на игру камней при свете солнца. Кстати, если желаете, покажу вам и свои драгоценности.

— Почту за великую честь! — наклонил голову Немоевский. — Так я оставлю у вас шкатулку.

— Да, конечно! Кстати, почему принцесса Анна вдруг решила расстаться с такими красивыми вещами?

— О, их высочество — человек необыкновенный! Она очень много раздает денег нуждающимся ученым. Сама любит заниматься науками. Сейчас разбила необыкновенный ботанический сад, куда собирает флору всего Старого и Нового Света! — с жаром стал рассказывать придворный.

Димитрий слушал внимательно, опершись щекой на руку, потом задумчиво сказал:

— Я бы тоже хотел заниматься столь благородным делом! Если бы не воинские заботы! Но ничего, наступит время и для занятий науками. К сожалению, постоянные скитания не дали мне в юности возможности получить хорошее образование… А вы где учились?

— В Падуанском университете. Многие юноши из польских знатных родов учатся в Италии. Как известно, там самые лучшие профессора.

— Надо будет их пригласить в Россию! — оживился Димитрий. — В Москве, дай Бог, тоже будет университет…

В этот момент в опочивальню вошел Петр Басманов, желающий, видимо, что-то сообщить, поэтому Димитрий в знак прощания милостиво протянул руку. Целуя ее, Немоевский никак не предполагал, что последним из поляков видит царя живым…

Инстинкт старого воина рождал в Маржере чувство острой тревоги. Уж слишком тихим был этот субботний вечер. Не слышно на арбатских улочках ни пьяных криков, ни конского топота.

— Такое затишье бывает перед грозой, — пробормотал он, поглядывая в небольшое окно, потом негромко позвал: — Вилли!

В дверном проеме появился юноша.

— Еще отвару, господин полковник?

— Спасибо, Вилли. Я чувствую себя лучше, видишь, даже встал с постели.

— Слава тебе, Господи!

— Кто сегодня ведет караул?

— Кнаустон.

— Сколько с ним алебардщиков?

— Как ты приказал — тридцать.

Маржере помедлил, пытливо оглядывая широкоплечего парня.

— Вот что, Вильгельм! — внушительно, как о хорошо продуманном, сказал он, положив свою тяжелую руку воина на плечо юноши. — Ты сегодня тоже возьмешь алебарду.

Фирстенберг удивленно посмотрел на него.