Два дня в апреле - Роушин Мини

Голос его сорвался, и он замолчал. Лицо стало красным-красным, и Уна испугалась, что вот сейчас он расплачется. Несколько секунд томительного ожидания показались ей бесконечными. Но вот Кевин слегка склонил голову набок и снова откашлялся, потом неловко прошёлся рукой по губам, словно отирая их. Уна стояла как вкопанная и смотрела на него, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Тео тоже превратился в подобие застывшего монумента. Он отвёл глаза в сторону, стараясь не смотреть на происходящее. Да и трудно в сложившихся обстоятельствах было ждать от него какой-то помощи. С равным успехом он мог и вовсе исчезнуть отсюда.

Кевин снова повернулся лицом к Уне, всё ещё пытаясь совладать с собственными эмоциями. Он сделал глубокий вдох, а потом с шумом вытолкнул воздух из лёгких.

— Я не знал вашего отца, — начал он тихо, но более спокойным голосом, который уже почти подчинялся ему. — Но я не сомневаюсь, он был прекрасным человеком. Уже хотя бы потому, что воспитал дочь, способную на такой поступок, — он замолчал на какое-то время. — Я совсем не удивлюсь, если вы меня ненавидите. Хотя, уверен, меньше всего на свете вам хотелось бы кого-то ненавидеть. — Кевин снова умолк и откашлялся. — Вас воспитали правильно. Как надо! И конечно, в этом в первую очередь заслуга вашего отца. Я горько, очень горько сожалею о том, что забрал его у вас… И большое вам спасибо, от всего сердца, за то, что вы дали мне возможность высказаться, сказать вам, что я думаю.

Кевин говорил совершенно искренне. Это было видно по его лицу, слышно по его голосу. Произошедший несчастный случай стал и для него самого огромным потрясением. Ведь, вольно или невольно, он явился виновником гибели другого человека, пусть и непреднамеренно, сам того не желая. Такое бесследно не проходит! Впервые Уна почувствовала нечто, отдалённо похожее на волну сочувствия к этому человеку. Произошла страшная трагедия, погиб человек, и Кевин, судя по всему, в полной мере осознавал всю степень своей ответственности за случившееся.

И она вдруг выпалила, даже не задумываясь над собственными словами:

— Это моя вина! — и те двое уставились на неё в немом изумлении.

А потом слова полились из неё нескончаемым потоком, словно они копились и копились в ней, терпеливо поджидая того момента, когда их произнесут вслух:

— Папу сбила машина в том числе и по моей вине. Ведь он ехал на велосипеде, который был куплен для меня. Он возвращался с работы домой, торопясь поскорее вручить мне подарок, новый велосипед. А ему он был явно мал. Вот он, наверное, и поскользнулся или ещё что-нибудь… не справился с управлением и выскочил прямо вам под колеса. Велосипед-то был новенький, еще не объезженный никем. Если бы папа возвращался домой, как обычно, на своём старом велосипеде, такого бы никогда не случилось. Он ведь был превосходным велосипедистом. Так что всё моя вина…

Уна умолкла, потрясённая тем, что только что сказала вслух. Но эти слова жгли её изнутри все те долгие дни и недели, что прошли после гибели Финна. Слёзы полились по её лицу. Она сунула руку в карман куртки и стала лихорадочно искать там носовой платок. Но отец Тео опередил её, протянув свой, поистине необъятных размеров.

Уна прижала платок лицу, даже не взглянув, насколько он чист. И так стояла перед ними какое-то время, заливаясь слезами и закрыв лицо чужим носовым платком. Уна ненавидела себя в этот момент за то, что отец и сын стали свидетелями её невольных слёз, можно сказать, её непреднамеренного унижения. Но с собой она ничего не могла поделать. Сколько продолжалось всё это? Трудно сказать.

Самой Уне показалось, что прошла целая вечность, пока она наконец протянула платок Кевину, стараясь не смотреть ни на кого из них. Кевин молча взял свой платок.

— Как бы то ни было, — проговорила она упавшим голосом и сконфуженно умолкла. Она смотрела в землю, и тут взгляд её вдруг выхватил носки начищенных до блеска коричневых туфель Кевина. Лицо щипало от солёных слёз, в горле першило. Влажные ресницы задевали щёки всякий раз, когда она жмурилась, стараясь стряхнуть с век очередную набежавшую слезу. «Кажется, после такой душещипательной сцены ему точно должно полегчать», — подумала она про себя.

— Гоните прочь эти дурные мысли! — прежним тихим голосом обронил Кевин. — Как вы только могли додуматься до такого! Там же кошка вдруг неожиданно выскочила прямо ему под колесо… Вы же знаете… Так при чем здесь вы или ваш велосипед? Нет и ещё раз нет! Вашей вины в том, что произошло, нет никакой!

Уна молча кивнула, всё еще не решаясь посмотреть в лицо Кевину. Кошка… да! Хотя, наверное, папа бы совладал с ситуацией… сманеврировал так, как надо, если бы был за рулём собственного велосипеда.

— Послушайте! — вдруг воскликнул Кевин хриплым от напряжения голосом. — Мы тут живём совсем рядом. Что если нам сейчас всем вместе отправиться домой и попить чайку, а? Как смотрите? Моя жена будет страшно рада познакомиться с вами.

Его кто? Жена?! Уна подняла голову и прищурилась, взглянув на Кевина. Потом перевела взгляд на Тео. Тот стоял с опущенными вниз плечами, глубоко засунув обе руки в карманы. Вот уже второй раз, мелькнуло у неё, он становится свидетелем её слёз. А она, в свою очередь, рыдает перед ним, словно полоумная! Рёва-корова! Наверняка сейчас радуется про себя, что так удачно свёл её со своим отцом. Хотя, наверное, дождаться не может, когда они все трое разойдутся в разные стороны.

— Спасибо, но… — начала она нерешительным тоном. — Но мне надо…

— Мы живём всего лишь в пяти минутах ходьбы отсюда! — горячо воскликнул Кевин. — Пожалуйста! Прошу вас! Всего лишь чашечка чая… Вам сразу же полегчает… А мы будем счастливы хоть чем-то помочь вам.

Она молча кивнула головой в знак согласия, боясь снова расплакаться. Кевин так же молча подхватил её рюкзачок, и все трое направились к выходу из парка. Уна семенила вслед за Тео, никак не попадая с ним в ногу. Все трое молчали. Уна была благодарна и отцу, и сыну — за то, что они не лезли к ней в душу со своими разговорами.

И всё же сам по себе этот короткий по времени поход был в высшей степени неправдоподобным. Вот они идут, и куда? Невероятно! Что она такое делает? Что творит? Можно только представить себе лица Дафнии и Мо, если бы те узнали о её новых контактах. Наверняка обе пришли бы в ужас… или решили, что она спятила… Помешалась, так сказать, от горя…

Но вот папа… папа всё понял бы правильно и одобрил бы её поступок. Почему-то Уна ни секунды в этом не сомневалась, и от одной только мысли о том, что папа как бы на её стороне, немного полегчало. Они миновали вереницу одинаковых домиков, выходящих фасадами на небольшой пустырь, поросший кустарниками и мелкими деревьями. На импровизированной площадке посреди пустыря несколько сопливых мальчишек гоняли в футбол. Рядом в траве паслась на привязи одинокая лошадка, не обращающая никакого внимания на доморощенных футболистов.

На улочке, куда они свернули через минуту, целая россыпь небольших магазинчиков и лавок, и среди них — та самая «Лавка радости», куда на добровольных началах пошла трудиться Мо несколькими месяцами позже. Но вот они миновали и пустырь, и тихую улочку и повернули куда-то в сторону. «Куда они меня тащат?» — впервые за всё время испугалась Уна и невольно замедлила шаг.