Закон - тайга - Эльмира Нетесова

Тимоха слушал молча. Вначале не понимал, зачем дед вкладывает в него, в чужого, так много тонкостей? Ведь не нужны они ему. Не собирается подарить тайге жизнь без остатка. Лишь до конца зимы. А до того проживет и без навыков. Но вскоре едва не поплатился за свою беспечность.

Отправив Притыкина в зимовье, сам решил проверить дальние капканы, которые поставил неделю назад. И тут впервые увидел медвежьи следы на снегу. Встречаться с хозяином тайги один на один Тимохе пока не доводилось. Но поневоле вспомнил, что дед еще несколько дней назад сказал о виденных на заимке следах шатуна.

«Медведь прошел-тут еще утром. Следы уже прихвачены инеем. Значит, далеко ушел», — решил Тимоха и прибавил шаг, чтобы успеть до темноты вернуться в зимовье. Но шатун словно вырос сбоку из сугроба. «Сделал восьмерку», — мелькнула запоздалая догадка; хотел сдернуть с плеча карабин, да звериные глаза увидел вплотную… Боль пронизала тело, и вдруг грохнул выстрел. Густая тьма закрыла глаза. Фартовому показалось, будто он упал в глубокую черную яму, из которой ему не выбраться.

Очнулся Тимка в доме Притыкина в Трудовом. Вначале подумал, что видит сон. Вон дед сидит у стола. В рубахе. Без поддевки. «Ишь ты, старый черт, жарко ему стало. Иль забыл про сквозняки? Продует, возись с ним потом. А на охоту в тайгу я один ходить должен? Нет уж! Не выйдет на дурака».

— Оденься, дед. Надень поддевку. Застынешь. Чё делать станем? — захрипел фартовый.

— Тимоха, ожил! Слава тебе, Господи! — перекрестился Притыкин размашисто и подошел к напарнику.

Только тогда узнал Тимофей, что без сознания пролежал он пять дней. Что с заимки привезли его на лошади вместе с медведем, которого убил старик одним счастливым выстрелом. Забеспокоился тогда и решил нагнать Тимку. Уже немного оставалось. А тут — шатун. Успел сграбастать мужика. Выбил плечо, на котором ружье носил. И смял. Порвать собрался вовсе. Дед опередил. Теперь покой нужен, чтобы кости срослись. Так врач велел. Иначе калекой остаться можно.

Тимофей, не глядя на предостережение, хотел встать. Но не получилось. От боли снова сознание потерял. Очнулся уже под вечер.

Дед напоил его настоем зверобоя и пообещал, что, если Тимоха не станет дергаться, посумерничает с ним. Тимоха слово дал. И дед решил порадовать его:

— Знаешь, сколько ты заработал в тайге? Две тыщи рублей. За соболей и норок. А еще и горностаи, лисы, белки, зайцы — тоже сотни на три потянут, — глянул дед на напарника и не узнал его. Лицо Тимофея перекосило, словно от нечеловечьей боли. — Что с тобой? — подскочил старик, испугавшись.

— Иди ты, старый хрен! Знаешь куда? Погоди, дай встану, — заскрипел зубами в ярости и сказал, захлебываясь злобой: — И за какие грехи черт тебя на мою голову свалил? Иль просил тебя сдавать мой пушняк? Сам сумел бы им распорядиться! Кто позволил в карман лезть? Да я и не собирался сдавать пушняк! Вся зима, считай, пропала. И все из-за облезлого мудака! Неужель ты думаешь, что из-за твоих сраных баек да этих двух кусков приморил бы себя в тайге фартовый? — орал Тимоха на растерявшегося Притыкина.

Николай Федорович слушал его как оглушенный. Не враз дошло, за что его поливает Тимка. Когда понял, ли- лц, цом посерел. Сел напротив, скрипнув стулом, и заговорил, бледнея, срываясь на крик, незнакомым доселе ледяным тоном:

— Сдалось мне, что человека в зимовье своем пригрел. С обмороженной судьбой. Решил хозяина заимки из тебя сделать. В человеки воротить. Чтоб жил по добру, как все люди. Заместо сына меньшого тебя признал. А ты! Ворюгой был, им и остался! Кто ж наживается на тайге? Да как провез бы ты пушняк на материк, коль твой багаж проверили б насквозь и тут же взяли бы за задницу и вместе с тобой, скотиной, меня в воры записали? Им это — за понюшку табаку. Да и куда б девал мех, не меченный клеймом? Кто решится купить его? Кому жизнь не дорога? Да тут же заложили б…

— Не твоего ума дело, как провез, кому продал. Твоего совета не спросил бы. Нынче обобрал, старый дуралей! Пусть бы своим распорядился! — вопил Тимоха, суча кулаками по одеялу.

— Я никого не обобрал. За свою жизнь чужой копейки не взял. Лишь помогал. Не всегда впрок была моя помощь. И нынче, чую, зря старался. Видать, медведь в людях лучше разбирался. Ну, коль так, позову врача. Пусть забирает тебя в больницу. Там выходят. И иди, куда твоя тропа выведет. А на заимку не приходи боле! Не жду тебя! — пошел к двери старик.

— А деньгу? Зажилить решил? — остановил Тимка.

— В госпромхозе они. У кассира получишь. Сам. Там же и за остальную пушнину. Я твоих денег не получал, — вышел Притыкин из дома, а вскоре вернулся с врачом и двумя санитарками.

Тимоха не поверил угрозе деда, но, увидев его с врачом, умолк, стих. Его быстро вынесли во двор. Закутанного в одеяло уложили в сани и повезли в больницу. В ногах Тимофея топорщился рюкзак с пожитками и медвежья шкура первого, а может, и последнего серьезного зверя, увиденного Тимо- хой в тайге.

Вскоре он уже лежал в палате. Один. В Трудовом не любили болеть. А если и случалось такое, старались обходиться без больницы.

И Тимофей, оглядевшись, чуть не взвыл от досады.

Притыкин тем временем навесил замок на дверь. И, закинув ружье за плечо, встал на лыжи. Коротко взвизгнул снег, и вскоре село осталось далеко позади. Охотник снова уходил на заимку один.

Он ругал себя последними словами за доверчивость и жалость, за потраченное впустую время. За очередной синяк на душе, полученный незаслуженно.

«Так тебе и надо, старый пень. Коль свои отворотились, разве сыщешь тепло в чужом сердце? Чего захотел?

Сына сделать из бандюги? Эх-х, дурак малахольный! Нашел кому доверить зимовье!» — кипятился Притыкин, торопясь скорее уйти подальше в тайгу.

Только она понимала его и берегла. Никогда не высмеивала, не предавала. Она была его домом и родней.

Николай Федорович никогда не спешил уходить из тайги в село. Он сторонился людей, разучился общаться с ними. И быстро уставал от непривычной жизни среди селян.

Может, потому в Трудовом его почти не знали. А кто был знаком с охотником, называл его отшельником.

О Притыкине в селе ходили легенды. Может, оттого, что никому из селян ничего доподлинно не было известно о его жизни в тайге, которой боялись бабы и дети. И новые поселенцы поодиночке не рисковали заходить в глухомань.

Всякого наслышались о ней от старожилов и стереглись теперь ее уже на всякий случай даже летом.

Ишь как кричат в чащобах лешаки! Перекликаются дурными скрипучими голосами. И стонут, и охают, как люди. Будто на помощь зовут. А попробуй приди. Защекочут до посинения, замотают в еловые седые бороды, осыпят инеем и поставят на краю болота вместо снежной бабы лешачий дом сторожить. Так все бабки рассказывали. А они впустую ничего не говорят. Не зря — старые. Знать, все своими глазами видели. Неспроста на всякий таежный звук крестятся. Нечистую силу от себя отгоняют.

Николай Федорович растопил печурку. Огонь горел ярко. Но почему-то не грел.