Птица и меч - Эми Хармон

— Королева подготовила заявление и просит меня прочесть его собранию. — Голос леди Фири с легкостью взвился над перепалкой.

Я убедилась, что привлекла всеобщее — подозрительное — внимание, вернулась на свое место и склонила голову, приглашая леди Фири начинать.

— «Я Ларк Корвинская, ныне Дейнская. Я была коронована как королева Джеру в присутствии Палаты лордов. Я коренная уроженка Джеру благородного происхождения. Я здорова телом и духом и ношу под сердцем наследника престола. Я лишена голоса, но могу читать и писать, изъявлять свои желания и отдавать приказы. Я верна Джеру и покойному королю. Он желал, чтобы правила я. Если Палата лордов настаивает на назначении регента для помощи мне в делах войны и мира, я прошу, чтобы Кель Дейнский, брат короля, выполнял обязанности консорта до тех пор, пока королевский наследник не достигнет совершеннолетия».

Мое заявление было встречено гробовым молчанием и косыми взглядами. Леди Фири так и не подняла глаза от пергамента, и у меня болезненно свело желудок. Мне нужен был союзник. Хотя бы один человек на моей стороне.

— Меня интересует… знает ли королева законы касательно Одаренных? — вкрадчиво поинтересовался лорд Бин Дар, наконец нарушив воцарившуюся в зале тишину.

Я спокойно встретила его взгляд, поощряя его развернуть мысль. Он не замедлил продолжить.

— У меня есть свои глаза в Джеру. Источники. Обеспокоенные граждане. Ходят слухи, что наша королева общалась с Целителем. Покойному королю не хватило решимости с ними покончить. Он пренебрежительно относился к своим обязанностям и, как итог, лишился жизни в битве с вольгарами, коих же и вскормил своим попустительством. Джеру охвачено войной. Мы должны уничтожить Одаренных, или они уничтожат нас.

Мне вдруг вспомнились слова Буджуни: «Тому, кто беспощаднее всех, обычно есть что скрывать». Я задумалась, что скрывает лорд Бин Дар и что на самом деле выигрывают лорд Голь и лорд Билвик, поддерживая его.

— Мой вопрос заключается в том, королева Ларк, — последние слова Бин Дар произнес с чуть заметной усмешкой, будто мое имя в сочетании с этим титулом звучало нелепо, — как вы относитесь к Одаренным? Ваша мать была Рассказчицей. Позволите ли вы им и дальше жить, плодиться и отравлять Джеру? Хватит ли вам мужества окончательно выкорчевать эту заразу?

Он знал, что я не могу ответить вслух. Они все знали. Я поочередно окинула взглядом каждого лорда: тучного и худощавого, потного и бледного, строящего козни и смертельно уставшего от всей этой возни. Билвик и южные наместники думали о том, чем их будут кормить за ужином, — мы совещались почти целый день. Лорд Голь и леди Фири оставались в стороне, непроницаемые. Отец в ужасе смотрел на меня, молясь, чтобы я не начала швыряться стульями, а лорд Бин Дар спокойно ждал моей реакции, крутя перо в руке, напоминающей кисть скелета.

Я задержалась взглядом на светлом острие, которое вращалось между его пальцами — и неуловимо изменилось, стоило мне моргнуть. На какую-то долю секунды перо превратилось в узкий бокал, словно жажда лорда Бин Дара взяла верх над его самоконтролем. Я моргнула еще раз, и перо вернулось на место — крутясь, крутясь, крутясь. Мои глаза расширились, его — сузились, и ответ стал очевиден. Я взяла собственное перо, обмакнула его в чернила и вывела на пергаменте буквы такие крупные, чтобы их могли без труда прочитать все члены Палаты лордов:

* * *

На закате седьмого дня Пентоса я с ног до головы облачилась в черное и поднялась по холму к кафедральному собору — в точности как в день свадьбы. По небу плыл плач колоколов. Я не знала, как им удалось изменить свое звучание, став из ликующих горестными, из пророчащих счастье — зловещими. Возможно, дело было не в колоколах, а во мне: моих ушах, сердце и погибшей надежде. Возможно, это я изменилась, оказавшись в итоге Перевертышем. На этот раз люди не бросали передо мной цветы — лишь молча смотрели вслед процессии. Одни плакали, другие держались стойко, но все были одеты в разнообразные оттенки серого, коричневого и черного.

В дни войны павшего монарха нередко хоронили на поле боя — там, где он встретил свой конец. А иногда, как в случае с королем Золтевом, останков не было вовсе. Если тело Тираса прибудет в Джеру, его еще на семь дней возложат на огромный костер над городом. По истечении это срока костер подожгут, и земная оболочка короля обратится в прах и пыль, из которой он и был создан. Но я знала, что тело Тираса не вернется в Джеру. Его останки никогда не превратятся в пепел. Мы так и не получили ни славных подробностей о его смерти, ни вестей о том, как продвигается борьба с вольгарами. Хашим все не возвращался. Вскоре Тирасу воздвигнут статую — рядом с памятниками его отцу и деду. Склон холма за кафедральным собором уже был усеян десятками скульптур, прославляющих королей-воинов Джеру.

Лорды шествовали за мной с подобающими случаю скорбными лицами. Я изо всех сил старалась не обращать на них внимания, хотя моих плеч и затылка то и дело касались холодные мысленные шепотки. После того как я бросила вызов Бин Дару, он неожиданно отказался от преследования Одаренных, и эту тему мы больше не поднимали.

Я не сомневалась, что меня сместят. Совещания Палаты лордов не исчерпывались перебранками в тронном зале. Замок переполняли их тайные договоренности и угрозы, шантаж и торг. Я слышала, как они перебрасываются моим именем и бессчетное число раз назначают цену за мою жизнь. Лорды Инук, Янда и Квандун были не против, чтобы я осталась королевой, хотя и не испытывали особой симпатии ко мне или верности Тирасу. Их заботило лишь, чтобы королевством разумно управляли, а их собственные провинции не пострадали от смены власти. Билвик, Голь и Бин Дар хотели, чтобы я ушла. Мой отец и леди Фири остались в стороне — каждый по своим причинам — и мрачно наблюдали за развитием событий. Отец боролся за мою, а следовательно, и свою жизнь, причем обеспечение ее безопасности так или иначе было связано с его приходом к власти.

Леди Фири держалась особняком. Мне ни разу не удалось уловить ее мысли так, как я проделывала это с остальными наместниками. Я подозревала, что ее смешанные чувства в немалой степени связаны с Келем и его возможным возвращением; она цепенела всякий раз, когда мое имя упоминалось в сочетании с его. В итоге переговоры зашли в тупик, и все стороны пришли к заключению, что не будут принимать никаких решений, пока не закончится Пентос и не вернется брат короля. Так что я поднялась, одетая в черное, на кафедральный холм — на этот раз вдова, а не невеста, — преклонила колени и начала умолять Тираса воскреснуть.

В ТУ ЖЕ НОЧЬ, словно услышав мою поминальную молитву, на стену сада за тронным залом опустился орел. Его заливал лунный свет — ярко-золотой и неожиданно теплый, — и это тепло в один миг растопило каменную корку, которой успело покрыться мое сердце. Орел распахнул крылья, ударил ими по воздуху, и я последовала за ним в ночь, как и раньше. Я не стала ждать Буджуни или вызывать стражу. На это не было времени, и мне хотелось обойтись без публики, если Тирас все-таки сумеет переродиться.