Когда Христос станет для тебя всем - Андреас Конанос

оставался после литургии в храме, чтобы поздороваться с некоторыми из прихожан перед тем, как уходить домой. Но этот разговор ошеломил меня.

Я говорю:

― А где я могу его найти? Я хочу позвонить ему.

― Вы не сможете найти его.

― Скажите мне, где он, и я пойду туда.

― Ну где ему быть, батюшка! Шляется по Омонии!!! Там вы его найдете… если найдете.

― Он станет со мной разговаривать?

― Я не знаю, поймет ли он вас, сможет ли, будет ли его мозг незамутнен в тот момент.

Я встал и пошел. Я искал его там, на Омонии, где и раньше я видел таких, как он, наркоманов, которые падают прямо на тротуар, принимают дозу, действующую в течение нескольких часов, сидят с остановившимся взглядом и т. п. И вот я ходил и искал его повсюду, обошел все закоулки, но не нашел. И я спрашивал себя: что же теперь с ним будет? Я говорил: «Боже мой, помилуй это дитя». Ну как такое могло случиться?! Чтобы такой славный юноша втянулся в наркотики! Как он мог сбиться с дороги! Я молился об этом юноше…

А теперь на Святой Горе, в трапезной монастыря, где я обедал и разглядывал сидящих напротив меня людей (как я уже говорил), на меня смотрел один человек. И когда я выходил из трапезной, он прошел передо мной. Он тоже не понял, кто я, но когда он (тот, кто смотрел на меня) оказался на близком от меня расстоянии, я его узнал. Это был он! Тот юноша, которого я не видел уже шесть-семь лет, а в это время он увлекся наркотиками. Я был потрясен!.. Смотрю на него, останавливаю и говорю: «Это ты?» Он воскликнул: «Отче!» И давай меня целовать. Он целовал меня так, как целовал бы своего родного отца, в щеку, а не так, как священника, благоговейно. Потому что этим детям недостает нежности, любви, тепла. Не то чтобы этого не было у него в семье, но таким подросткам просто всегда недостает любви. И особенно теперь, когда они страдают. Он схватил меня за руку и не

отпускал ее. Его рука дрожала, тряслась (это люди с расшатанной нервной системой). У него была такая чувствительность, что его рука дрожала, как у старенького дедушки. Я чувствовал эту дрожь в своей руке, в своей ладони, а он не отпускал меня.

Я спросил его:

― Как твои дела?

― А вы разве не знаете?

― Знаю и очень рад, что тебя встретил. Ты для чего сюда приехал?

― Я ищу здесь помощи у Божией Матери. Я молюсь, хожу на службы, немного помогаю делать разные работы в монастыре, чтобы очистить свой организм, успокоиться и пережить то, что со мной случилось. Иногда я еду в город, но тогда снова втягиваюсь, возвращаюсь к прежней жизни, падаю, встаю…

― Знаешь, что я скажу тебе? Бог, Божия Матерь не оставят тебя. У тебя, как у каждого человека, есть свой путь в жизни. Не разочаровывайся. Не отчаивайся. Делай то, что можешь. И еще раз хочу тебе сказать: я рад, что встретил тебя здесь. Я искал тебя, знаешь где? На Омонии. И теперь я рад, что ты находишься в объятиях Богородицы, здесь, в Ее саду!

Он растрогался и спросил:

― Во сколько отходит ваш корабль?

― Сейчас уже отходит, в 10:20.

― Мы еще увидимся, я приду проводить.

И он пришел, чтобы провести со мной последние десять минут, чтобы сказать мне о том, о чем он не мог сказать все эти годы… чтобы наговориться за всё это время, что мы не виделись. Он побежал и принес мне фотографии своей семьи, своих любимых людей. Мы трогательно беседовали. Он смотрел на меня, просил меня молиться. Он целовал мою руку, пытаясь жадно ощутить тепло, и любовь, и нежность (и отеческую, и материнскую одновременно), — всего этого так недоставало этому юноше. И я говорил: «Христе мой, какое чудо!»

И я хотел позвать сюда одного тележурналиста (не называю имен), г-на N, с канала N, где непрерывно порицают, поносят, обвиняют Церковь… позвать его сюда и сказать: «Возьми интервью у этого юноши!» Приди сюда и скажи ему то, что ты говоришь всем о Церкви и о монахах! Почему ты, в самом деле, так ведешь себя — поносишь, не любишь Церковь? Приходи сюда и расскажи ему. Знаешь, что он скажет тебе на это? Он скажет, что здесь он обрел цель и смысл жизни. И если бы он здесь не оказался, то он бы погиб, покончил бы жизнь самоубийством, сошел бы с ума, дойдя до крайнего падения. Вот она, Святая Гора, мистическая, сокровенная. Вот оно, приношение тех, кого ты никогда не услышишь на телевидении, на главных каналах, в новостях, потому что — ты и сам об этом говорил — это просто-напросто не продается. Но оно затрагивает человека за живое, и тогда он начинает каяться, выключит телевизор, и ты потеряешь работу. Что ты тогда станешь делать? Поэтому ты и сам говоришь: чтобы удержать аудиторию и иметь высокие рейтинги, надо давать в эфир скандалы, безобразия, грехи, хаос. А передо мной оправдываешься: «Так разве это не происходит на самом деле?» Происходит, но ведь происходит и хорошее! Есть и эти дивные проявления красоты, любви, святости, исцеления в болезни, приношения в бессилии. Почему же об этом ты не рассказываешь? А всё это есть на Святой Горе.

^Эпилог

Вот такую Святую Гору я полюбил. Вот такая Святая Гора тронула мое сердце, и я уехал, преисполненный счастьем, силой, утешением, умилением, покаянием. Но эта поездка показала мне и мои проблемы. Кто-то сказал: «Всякий раз, когда я еду на Святую Гору,