Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Леопольд фон Захер-Мазох

«Война»: страх войны; набор; бедствия постоянного войска; пожары, грабежи, насилие, голод, кражи с трупов. Обязательность общей воинской повинности подготовляет разоружение.

«Труд»: это свободная дань существованию; труд преодолевает препятствия и дает удовлетворение человеку. Богатый должен ограничить свои потребности, чтобы работать насколько возможно меньше. Общество, наоборот, должно ограничить труд вообще посредством искоренения лентяев и паразитов и справедливого распределения труда между всеми своими членами.

В виде эпилога, заканчивающего всю работу: «Святая ночь», «Рождение Христа», но не сына Божия, а Христа – человека на кресте, который остается вечным символом освобождения путем самоотречения; человеческая любовь; Христос-человек, лишенный половой любви, имущества, родины, не знающий вражды, работы, умирает добровольно, олицетворяя собой идею человечества, и в этом смысле понятны слова: «Ты должен нести на себе крест всего человечества».

Все это не более как эскиз. План скоро будет готов; у меня является масса мыслей, событий, форм. Как только я окончу теперешнюю мою работу, я тотчас примусь за «Наследие Каина» и не начну ничего нового, не докончив его.

Но удастся ли мне развить высокие мысли, вдохновляющие и возбуждающие меня?

Этот вопрос вечно беспокоит меня, но вместе с тем и толкает на творчество».

Только одна незначительная часть этого грандиозного проекта была исполнена. Дух был силен, но тело слабо. Умственная сила писателя не была достаточна, чтобы поддержать и завершить его дарование, а без глубокого нравственного чувства великие мысли не могут осуществиться на деле.

* * *

Арман, конечно, находил очень странным поведение моего мужа, который тотчас же уходил всякий раз, как он являлся к нам. Но мне не хотелось допустить недоверие между нами, и я решилась рассказать ему о своем отношении к мужу.

Он просто оцепенел. Мог ли он допустить что-либо подобное относительно Захер-Мазоха? Он задумался и c напряженным вниманием смотрел на меня.

Наступило долгое, долгое молчание. Потом он сел возле меня, привлек к себе, поднял мою голову, склонившуюся от стыда, горевшего на моем лице, покровительственно обнял ее своими большими руками и сказал:

– Ванда, уедем со мной, хочешь? Оставь своего мужа… Я возьму тебя с твоими детьми и всю жизнь буду заботиться о тебе. Я хочу, чтобы ты была счастлива как ни одна женщина в мире… Я хочу думать только о твоем счастье. Я буду любить детей больше, чем он, я воспитаю их лучше и обеспечу будущность. Потребуй развода, чтобы мы могли обвенчаться; а если это невозможно, то мы и так будем счастливы. Уйди только от него и будь всецело моей!

Бывают такие минуты невыразимого счастья, которые способны затмить целую вечность страдания.

Такова была эта минута.

* * *

Вернувшись из поездки, д-р Баумгертнер написал Захер-Мазоху, что не намерен больше продолжать издание «Auf der Hohe».

Побледнев от ужаса, мой муж протянул мне письмо. Хотя я это и предчувствовала, но сердце у меня сильно забилось. Все прекрасное будущее, о котором я мечтала, валялось теперь в грязи.

Не сделав никакого письменного условия с д-ром Баумгертнером, Захер-Мазох ничего не мог поделать. Даже следующий номер уже не должен был печататься у Гресснера и Шрамма; это приводило его в отчаяние. Как достать нового издателя в тот же день?

Он растерялся и, точно ошеломленный, уставился на меня, ожидая, вероятно, что я приду к нему на помощь. Но я уже ничего не могла предложить. Я тоже переживала это несчастье, но уже не разделяла его с ним. Таким образом порвалось все, что между нами было общего, и каждый из нас нес свое бремя.

Когда вечером пришел Арман, он тотчас же понял, что произошло что-то важное. Захер-Мазох вывел его из неизвестности, показав письмо д-ра Баумгертнера.

Эта новость, кажется, скорее обрадовала, чем огорчила, Армана.

Он познакомился у нас и сошелся с одним молодым издателем Эрнестом Моргенштерном. Он советовал нам успокоиться и сказал, что тотчас же пойдет к Моргенштерну, сговорится с ним и они оба возьмут на себя издание журнала. Он сразу же отправился к нему.

Мысль о том, что Моргентшерн и Арман могут взяться за издание, тотчас же переменила настроение моего мужа.

Он стал прохаживаться быстрыми шагами по ком– нате и обратился ко мне почти высокомерным тоном:

– А я и не подумал об этом! Ведь это превосходная будущность для этих молодых людей: Моргенштерн издатель, а Арман соиздатель такого значительного журнала! Впрочем, это вполне понятно, что Арман старается теснее сблизиться с нами, потому что он, по-видимому, очень серьезно любит тебя, и, конечно, ему не хочется расставаться с нами. Но на этот раз я сделаю основательный договор; я не желаю, чтобы издатель еще раз бросил меня таким образом.

Арман и Моргенштерн перевели журнал на свое имя. Захер-Мазох выговорил по контракту еще более выгодные условия, чем у него были с Гресснером и Шраммом.

Итак, благодаря обстоятельствам его план осуществился, и он мог хозяйничать в журнале, как хотел.

Убежденный, что я уже была любовницей Армана, он считал себя хозяином положения. Разве мы не были у него «в руках»?

Он ошибался. Я не была любовницей Армана.

Я никогда не была ею.

Захер-Мазох выразил желание, чтобы мы с Арманом и Моргенштерном отправились в интересах журнала в Гамбург и Берлин. Далеко не уверенная в необходимости этой поездки, по крайней мере, по отношению к себе, я сначала отказалась от нее. Но Захер-Мазох стал настаивать, и я согласилась.

Мы уехали в середине марта.

Беспокоясь о детях, я попросила м-ль Гульду Мейстер заняться ими во время моего отсутствия и отчасти заменить меня в доме. Она обещала исполнить это.

Дней восемь спустя, на обратном пути, в вагоне, разговор коснулся м-ль Мейстер. Арман и Моргенштерн, которые не выносили ее, по обыкновению свободно выражали свои чувства по отношению к ней. «Она ядовитая, – говорил Моргенштерн, – к ней не следует подходить очень близко». А Арман прибавил: «Нам необходимо от нее избавиться, непременно надо, чтобы она убралась».

Мой муж в первое время очень дорожил своей переводчицей и защищал от ее врагов. Он называл ее «своей правой рукой» и утверждал, что не может обойтись без нее. Поэтому я ее всегда защищала, так же и на этот раз. Оба, наконец, возмутились: неужели я была настолько слепа и не замечала, что Мейстер уже давно любовница моего мужа?

У меня было определенное мнение о верности моего мужа, но мысль, что ему могло понравиться это увядшее и смешное создание – такая «старая дева» – рассмешила меня.

Оба мои спутника пожалели, что проболтались, и замолчали.

Тогда я припомнила, что мой муж писал мне о том, что подарил м-ль Мейстер прекрасный мех. «Мех в марте месяце!» – подумала я. Конечно, мех этот мог возбудить некоторое подозрение. Но это было уж слишком глупо! Гульда Мейстер! Нет, не стоит и думать об этом.