Железный рассвет - Чарлз Стросс

— Я стараюсь не ради денег, — пробормотала Рашель. Ответственность. Неверный шаг — и почти миллиард человек погибнут. Она посмотрела на площадь. — Я была здесь около десяти лет назад. Вы когда-нибудь ходили в музеи?

— О да! В Имперский музей Мира и Народный дворец Суда, — ответила Элспет. — Очарована. — Она постучала по широкому перстню с печаткой, и на нем мигнуло маленькое пятнышко сапфира.

— У этого народа, на мой взгляд, замечательная история, более насыщенная событиями, чем можно подумать. — Она остановила на Рашели задумчивый взгляд. — А знаете, у них было больше мировых войн, чем на Старой Земле.

— Имею весьма смутное представление, — сухо ответила Рашель, наспех пробежав три тысячи страниц местной истории во время своей первой командировки сюда много лет назад. — Ну и каковы же музеи сейчас?

— Грандиозно. В этом месяце открыт самый широкий показ региональных погребальных одеяний, нечто вроде выставки раз в десятилетие. — Говоря чуть медленнее, Элспет продолжила: — Существует галерея, рассказывающая о завоеваниях, давших возможность Восточной Империи уничтожить врагов и взять за горло оставшихся независимых владельцев рогов изобилия. Очаровательный материал.

— И ничего о массовых захоронениях, так понимаю, — заключила Рашель.

— Нет. — Посол покачала головой. — Лишь белые пятна на карте Северной Трансильвании.

— Ага. — Рашель кивнула. — Они еще не дозрели, чтобы говорить об этом в открытую.

— Протяженность жизни — протяженность амнезии. Требуется долгое время для признания преступлений, если преступники еще играют активную роль в руководстве. — Элспет допила свой напиток и, отведя взгляд, тихо спросила: — Зачем вы сюда приезжали?

— Комиссия по военным преступления. Предпочитаю не затрагивать эту тему. — Рашель сделала последний глоток. — Мне лучше вернуться к себе и начать подготовку. — Заметив выражение лица посла, пояснила: — Извините, но все надо делать со всей возможной быстротой. Мне требуется время. Так что, думаю, музеи я пропущу.

На мгновение она ощутила себя мучительно старой: чувствовалась каждая минута возраста — протяженности, каковую человек вынести не в силах, не научившись игнорировать ее время от времени. Рашель взяла за правило пересоздавать свою жизнь каждые тридцать лет, заставляя себя приобретать другие привычки и отношения, заводить новых друзей, сохраняя, однако, основное ядро личности. Яркая вспышка гнева, направленная против людей, умудрившихся сотворить подобное в Северной Трансильвании около века назад. Рашель недавно уяснила: от музеев ее мутит, они физически отвратны с их описаниями ужасов и зверств, замаскированными под историю или, хуже того, с бойкими отговорками и отказом посмотреть правде в глаза — особенно когда весь этот кошмар переживаешь лично.

— Похоже, — Элспет покачала головой, — здесь для вас существует нечто большее, чем вы показываете.

Рашель мрачно улыбнулась в ответ и шмыгнула носом.

— Вы проницательны. Я упоминала, что моя работа некоторым образом связана с обезвреживанием бомб. Но можно назвать более точно: я занимаюсь отменой истории.

— Отменой? — Посол нахмурилась. — Звучит явно по-ревизионистски.

— Я имею в виду отмену тех событий, которые создали места вроде Имперского музея Мира. — Она посмотрела на Элспет. — Ясно?

Посол Морроу ответила прищуром глаз.

— Считаю ваши амбиции весьма похвальными, — медленно выговорила она. — И мне хотелось бы узнать о вашем опыте здесь побольше.

«Нет, только не прямо сейчас. Я не хочу лишиться обеда», — с цинизмом мысленно ответила Рашель.

— Так почему бы вам прямо здесь не согласовать с Виллемом время нашей будущей встречи, чтобы было удобно обеим.

— Так и сделаю. — Рашель кивнула. — Будьте осторожны.

— Буду, — ответила Морроу, вставая и снимая жакет. — Вы тоже, — импульсивно добавила она.

Охранники и секретарь последовали за ней к выходу, последний смотрел на Рашель с недоверием, пропуская свою госпожу к выходу.

Они растворились в толпе, а Рашели принесли основное блюдо. Ела она медленно, мысли разбегались. Интересно, что скажет Мартин?

— Нет, ты это не серьезно!

Рашель редко доводилось видеть его таким возбужденным, она сказала ему:

— Почему? С чего ты принял это за шутку?

— Я… — Он расхаживал взад-вперед — плохой признак. — Я… нет.

Ага, признак реализма.

— Мне просто это не нравится, особый смысл вкладываю в не и нравится.

Мартин стоял к ней лицом, спиной к настенному экрану прогулочной палубы: находясь почти вровень с горизонтом планеты, Мартин смотрелся выходящим прямо из атмосферы.

— Пожалуйста, Рашель, скажи, что все не так плохо, как звучит.

— Мартин, если б я собиралась себя убить, не нашла бы способа проще?

— Нет, но я думаю, твое чувство ответственности, — он заметил, куда шагает, раньше, чем это сделала Рашель, и, увернувшись, избежал столкновения с экраном, — может привести тебя к работе по оперативному сдерживанию, которая совсем не обязательна. — Он остановился перевести дух. — Уф. Учить тебя я не намерен. Это твоя специализация. — Он сказал это с таким тревожным взглядом, что не мог не растрогать ее. — Уверена в безопасности?

— Не надо напоминать мне последние слова Уильяма Палмера. Конечно же нет. — И, защищаясь, скрестила руки. — Это настолько безопасно, насколько я способна обеспечить, и, уверена, куда безвреднее запуска безумного сигнала исполнения приговора над восемьюстами миллионами в основном неповинных людей. Теперь, если ты закончил с материнской опекой, взгляни на дерево угроз и укажи на то, что можно упустить.

— Дерево угроз… — Мартин почти свел к переносице глаза, пытаясь уложить все в голове. — Рашель?

— О черт! — Во взгляде смесь любви с раздражением. Два года замужества не притупили прежних чувств, но до Мартина Рашель уже стала большой девочкой, — ив его почти семьдесят, несмотря на тридцатилетний вид, он был лишь мгновением в ее материнском взоре. Порой она чувствовала себя старой женой молодого мужа. Он еще не испытывал холода отчужденности, которая приходит после смерти ребенка или при приближении неминуемой старости, по причине религиозных убеждений или обыкновенной старомодной скуки от жизни. Может, он никогда таким и не будет, но она любила его от этого не меньше. Он же порой превращался в глухую твердыню, чтобы продолжать с ней жить.

— Ты действительно считаешь мои действия столь безрассудными? — Она сделала два шага вперед и уткнулась подбородком ему в шею. Его руки непроизвольно обхватили ее.

— Знаю, ты должна, Рашель. Все знаю о тебе и твоей донкихотской кампании излечения всех этих долбаных планет.

— Лишь потому, что ты делал то же самое, — шепнула она ему на ухо.