Ковен заблудших ведьм - Анастасия Гор

Из-под правого рукава его футболки выглядывали щупальца чудовищного осьминога Кракена, набитого на предплечье, а из-под левого – побелевший след, оставленный волчьей пастью. Футболка на спине была еще влажной от пота: вероятно, Сэм боксировал в одной из комнат дома, пока его не привлек на кухню то ли запах горелого сахара, то ли шестое чувство.

– Почему ты здесь? – вдруг решилась я задать вопрос, о котором вечно забывала за этой волокитой с дарами, Ферн и другими ковенскими делами. Сэм остановился, жестом попросив объяснить. – В Шамплейн. Тогда, под Нью-Йорком, когда ты выследил нас с Коулом и заставил взять с собой в Кливленд. Твое желание познать наш мир – ведьмовской мир – было связано с Зои и происшествием с Гансом? Или чем-то другим?

– Чем-то другим, – тихо сказал Сэм, когда я уже решила, что он не ответит, отвернувшись к холодильнику с магнитной доской, на которой Зои вечно оставляла всем милые пожелания на утро. – Моя мать… Гвендолин… покончила с собой, когда мне было одиннадцать. Незадолго до этого папа погиб на службе. Тоже был полицейским. Гвендолин застрелилась из его револьера у меня на глазах после того, как приготовила мне овсяную кашу. Все это время я пытался понять почему… Редкий ребенок смирится с диагнозом «затяжная депрессия». Всем хочется верить в непреодолимые обстоятельства, в которых у людей просто не было шанса поступить иначе. И когда я узнал про Зои, тебя и колдовство… Я подумал: вдруг и на мою мать была наложена какая-нибудь магическая хрень? Проклятие или порча…

Я слушала внимательно, боясь вставить хоть слово и разрушить ореол тайны, которую Сэм наконец-то приоткрыл. Он будто распахнул ставни маленького окошка, ведущего в его жизнь. С того самого инцидента с укусом оборотня мы больше не говорили по душам, и делать это сейчас было так же непривычно, как видеть в нем ребенка. Обычного одинокого мальчишку, скрывающегося под маской матерого полицейского.

– Такие проклятия действительно существуют, но в девяносто девяти процентах люди добровольно делают то, что делают, – пересилив себя, сказала я, срубив все надежды Сэма на корню. – Будь это порчей, ты бы заметил ее признаки задолго до того дня… Подброшенные иголки или куклы, лунатизм, потусторонние сущности…

– Знаю, – отрезал Сэм. – Зои уже давно рассказала мне, как это происходит. Теперь я понимаю гораздо больше и могу отличить магию от обычного помешательства. Нет здесь никакой ворожбы и никогда не было. Гвендолин просто не справилась с горем.

– А ты был ребенком, Сэм. Никто ни в чем не виноват.

Он медленно кивнул, будто до сих пор сомневаясь в этом, и, смяв в руках кухонное полотенце, уже веселее сказал:

– Не переживай, я не собираюсь съезжать. Пусть отсюда до работы в два раза дольше добираться, но в соседстве с напарником есть свои плюсы. Так нам будет проще вести следствие и обсуждать зацепки. – Сэм вдруг стушевался, заметив мой ехидный взгляд, и густо покраснел. – Я остаюсь только из-за этого! А не потому, что прикипел к Коулу, беспокоюсь за ковен или что там еще могло прийти в твою ветреную девчачью башку!

Я усмехнулась, уже научившись пропускать остроты, граничащие с оскорблениями, мимо ушей.

– Заметь, это ты сказал. Не я.

Сэм сделался оранжевым, как переспелая тыква, и что-то забурчал себе под нос, вылетев из кухни. Я перелила остатки варенья в пластиковую миску и потрясла золотым браслетом:

– Гримы, у меня для вас десерт!

Понаблюдав, как демонические коты, все еще восстанавливающие свои силы после битвы, хрюкают, вылизывая приторную сладость, я взяла две заполненные до краев банки и подставила их к свету лампы. Вязкое содержимое переливалось шафрановыми и клубничными оттенками. Идеально.

– Тюльпана готова, – объявил Диего, засунув голову в дверь кухни и принюхавшись. – Судя по запаху и отсутствию дыма, ты тоже.

– Подойди-ка сюда.

Диего нахмурился и, оглянувшись на что-то в коридоре, закрыл за собой дверь.

– Что такое?

Я прислонилась спиной к плите. Хоть мне и не терпелось присоединиться к Тюльпане и положить конец пребыванию Авроры в моем доме, было еще кое-что, витающее в воздухе, как тот бесплотный незваный гость в саду.

– Ты в последнее время не вызывал мертвых? Ну, кроме Рашель.

Диего растерянно заморгал и пригладил пятерней растрепанные волосы, мерцающие, как дно океана в тропическом краю. Его кожа разгладилась, исчезли фиолетовые синяки под глазами и лапки морщин вокруг рта и глаз. Единственное, что теперь выдавало его истинный возраст, сокрытый вуалью неувядающей юношеской красоты, – пыль людских поколений в васильковых глазах и застывшие в них тени войны.

– А ты сама как думаешь? Похоже, чтобы у нас по заднему двору разгуливал труп?

– Не то чтобы, но…

Я недоверчиво сощурилась и подпрыгнула от стука: кто-то настойчиво тарабанил в форточку над плитой. Диего это ничуть не удивило: он широко улыбнулся и, открыв ее, впустил внутрь существо, по-хозяйски севшее ему на плечо.

– Познакомься, это Баби. Вчера его убили охотники.

Я уставилась на полумертвую сову, а она уставилась на меня. Ее тельце было костлявым и дырявым: некоторые перья вырваны, но кровь с них кто-то уже заботливо вытер. Вблизи от птицы веяло могильным холодом и запахом сырого мяса, но признаков разложения не было видно. Желтый глаз медленно моргнул, словно приветствуя меня, а затем блаженно закатился, когда Диего принялся почесывать сову прямо над сквозной раной, в которую легко можно было засунуть палец.

– Ты воскресил сову? – удивленно осведомилась я.

– Да, можно сказать и так. Это из-за него ты интересовалась воскрешением? Он напугал тебя? Прости, забыл предупредить. Баби подстрелили браконьеры, а лисы довершили начатое. Он уже гнил на солнце, когда я нашел его в лесу вчера вечером. Решил проверить, насколько моя магия восстановилась, и оп-ля! Порох снова в пороховницах, – усмехнулся Диего, безмерно гордясь собой.

Сова снова угукнула, да так громко, что у меня заболела голова. Взмахнув крыльями, она нахохлилась и прижалась целехоньким белоснежным крылом к его щеке.

– Это жутко даже по моим меркам, – призналась я, глядя на птицу с опаской. – Можешь держать ее в доме, только не подпускай к Штруделю. Он вряд ли обрадуется. Баби тоже воскрешен… временно? Как Рашель?

– Нет, навсегда. Точнее, пока жив я. Животные – это другое, Одри, – объяснил он. – С людьми все намного сложнее.

– Хм. – Я зажевала губу, пытаясь отмахнуться от дурной затеи, но она овладела моим умом, а следом оказалась на языке: – Значит, ты можешь вернуть к жизни любое животное? Даже очень-очень мертвое?

– Ты имеешь в виду порядком подгнившее? – засмеялся Диего чересчур воодушевленно для темы, что мы обсуждали, попутно прикармливая Баби солеными крендельками из кармана. Через горизонтальное отверстие в брюхе я видела, как те падают из его горла в желудок. – Да, только и после воскрешения оно будет немного… пованивать.