Князь. Последняя битва - Александр Прозоров

— Освежающий напиток, — отхлебнул золотистого пенистого вина барон Тюрго. — Думаю, в жару за такой можно отдать половину королевства.

— К сожалению, в жару за дверью нет сугроба, чтобы его хорошенько охладить, — ответил Зверев, и оба рассмеялись.

— Теперь, Андрей Васильевич, ответь мне взаимностью и скажи честно: по какой причине царевич Иван внес вклад в семь тысяч рублей в Кирилло-Белозерскую обитель? Так ли это, княже?

Зверев примолк… Он не раз предлагал Иоанну свою помощь в снятии наведенной еще четверть века назад порчи, которая едва не свела в могилу и самого царя, и всю его семью. Увы, в упрямстве своем христианском правитель всея Руси наотрез отказывался от языческой мудрости и искал себе избавления в молебнах и благочестии. В итоге Звереву удалось спасти его самого — да и то пока Иоанн лежал в беспамятстве и не мог отказаться от чародейской помощи. Однако и супруга государя, и ребенок скончались. Проклятие так и осталось на роде Иоанновом: все дети его с того часа рождались болезненными и бездетными. Трижды женатый старший сын Иван ни разу не сумел даже обрюхатить своих супружниц. Младший, Федор, женатый уже год, тоже все не мог похвастаться мужеской силой.

— Прости, княже, но вопрос сей крайне важен для всех грядущих уговоров наших. Государя твоего Иоанна, при всем уважении и даже трепете, внушаемом им прочим властителям, уже который год носят на носилках. Он остается остр умом, но телесная его сила вызывает сомнения в долголетии царя. Прости меня еще раз, Андрей Васильевич, но как человек, пекущийся о будущем наших держав, я должен получить уверенный ответ: станет ли наследник Иоанна следовать отцовской политике и в точности исполнять заключенные им соглашения?

— Сыновья государя нашего, ты прав, мало интересуются делами державными и политикой, — вздохнул князь Сакульский. — Старший сын — по болезненности, младший… Младший — из-за религиозности своей чрезмерной…

На самом деле почти вся страна печалилась из-за слабоумия царевича Федора, уже получившего прозвище «блаженный» — но сказать такое вслух язык у Зверева не повернулся.

— Чем же тогда ты подтвердишь надежность договоренностей наших, Андрей Васильевич?

— Ты же знаешь, барон, при дворе нет никого, кто осуждал бы деяния государя нашего, оспаривал верность приказов его, неизменно подтверждаемых Земскими соборами и боярской думой… — пожал плечами князь Сакульский. — Среди князей и люда простого его мудрости не оспаривает ни единый человек. При русском дворе нет тех, кто предлагал бы иную политику, отличную от Иоанновой. Посему, кто бы ни оказался среди советников нового царя, кого бы ни приблизил новый царь, либо кто бы ни оказался среди его опекунов — они все станут следовать нынешним замыслам и соблюдать прежние уговоры.

— Вот как? — навострил уши опытный в переговорах гость. — Ты обмолвился об «опекунах»?

Зверев мысленно выругался. Мелкая обмолвка выдавала большую тайну из будущего: ведь умственно полноценным людям опекунов не назначают.

А тут еще этот вклад, сильно напоминающий вклад на помин души!

— Царевич Иван Иоаннович сильно болен, — только и смог выдавить Зверев. — Может случиться всякое.

— Если опекуны будут назначены Иоанном при жизни, то он, несомненно, изберет людей самых преданных и чтущих его волю, — сделал свой вывод вслух барон Тюрго. — Эта печальная мысль тем не менее благоприятна для отношений меж державами. Избранные царем соправители царской воли не нарушат.

— Не нарушат, — подтвердил князь Сакульский.

— Что же, сии вести будут полезны шведской короне и важны для наших отношений, — приподнял свой кубок гость. — Так я надеюсь, княже, ты обмолвишься при встрече с Иоанном о готовности шведской стороны заключить мир на прежних, ореховских уговоренностях? Сие решение станет залогом дружеских отношений на многие грядущие века.

Барон Тюрго уже наутро умчался к своему правителю с добрыми вестями, князь же остался с беженцами. Здесь, в глухих лесах, среди тысяч изгнанников, близость победы пока еще совершенно не ощущалась. А через неделю далекий дымный столб над горизонтом указал на то, что поляки все же добрались до Старой Руссы и в бессильной злобе уничтожают то, чего не в силах увезти с собой. Унести же с собой, уже в который раз, им оказалось совершенно нечего.

Означал этот дымный след еще и то, что возвращаться беженцам некуда: их родные дома уничтожены, прежней крыши над головой нет. Поэтому обратно, на пепелище, из лагеря, в котором есть хотя бы еда и не страшны морозы, беженцы отнюдь не спешили. И, как оказалось — очень правильно сделали. Поляки, уйдя из города, пересидели две недели в лесах и неожиданно появились на развалинах Старой Руссы снова — вестимо, надеясь, что горожане уже вернулись. Но застали лишь небольшой стрелецкий отряд, который после краткой стычки бежал. В плен попал князь Василий Туренин. Это была вся добыча, которую захватчикам удалось добыть в древнейшей русской столице.

Князь Сакульский удерживал беженцев от возвращения до марта, сам же проводил вечера и ночи в советах с мудрым Лютобором — в посмертном бытии своем наконец-то утвердившимся в образе тридцатилетнего мужа — и в созерцании зеркала Велеса. Месяц тщательных наблюдений и подсказки волхва помогли Звереву разгадать тайну бессмертия османского наместника и его преданности османам. Султан Мурад поступил очень и очень мудро, посадив в польские короли существо, жизнь которого целиком и полностью находилась только в его руках. Это существо не боялось ни пуль, ни яда, ни меча, а потому могло подавать хороший пример воинству, бросаясь впереди обреченных в самые безумные атаки, не боялось ни заговоров, ни мести.

И одновременно — существо это не могло взбунтоваться против хозяина, ибо нить его существования была очень и очень тонка. Османский султан мог легко и просто оборвать ее в любой миг, стоило ему хоть немного усомниться в преданности раба.

— Значит, суфийский маг знает имя жертвы, из которой взята свежая кровь, — сделал вывод ученик чародея из последней беседы с Лютобором. — За месяц кровь сгнивает и становится ядовитой. Чтобы провести обряд вытягивания из тела упыря старой крови, нужно знать имя девственницы, из которой была взята жизнь. Это имя известно только магу. Он забирает из Батория гнилую кровь и наполняет его свежей, из другой девственницы. Но оставляет ее имя в тайне. Ее имя знает он и только он. Хороший поводок для бессмертного и всемогущего раба. Ну что же… Я не знаю имя жертвы. Но зато я знаю, как выглядит сам суфий.

В начале марта, раздав русским семьям остатки продовольствия, князь велел им возвращаться в родной край и отстраивать Старую Руссу сызнова. Сам же помчался в Москву.

В столичном дворце Сакульских оказалось весьма шумно: почти два десятка семей из поместья Лисьиных сообразили, где лучше всего укрыться от польского набега, и отправились не в княжеское имение, а сюда. Андрей не спорил, и даже не заругал Изольда за потраченную казну. Что уж тут поделаешь — война. Каждый пытается спастись по собственному разумению, и долг сильного — помочь слабому и защитить.